Кипр – Кровь и Вера

— Перед лицом болезни и смерти все люди равны, уважаемый Ахмед, — ответил Крид, проверяя опухшие суставы пациента. — Будь ты халиф или нищий, боль чувствуется одинаково, и лекарство действует по тем же законам.

— Мудрые слова, — кивнул старик. — Разрешите спросить, вы христианин?

— Да, — просто ответил Крид. — Но я уважаю все пути, ведущие к Богу. Ваш пророк Мухаммад сказал много мудрого, как и наш Иисус.

— Вы знакомы с учением Пророка? — удивился торговец.

— Я изучал Коран, — кивнул Крид. — Как и Тору, и буддийские сутры, и труды греческих философов. Истина многогранна, уважаемый Ахмед, и ни одна традиция не владеет ею целиком.

Подобные беседы Крид вёл со многими пациентами. Никогда не проповедуя прямо, он тем не менее незаметно сеял семена сомнения в умах мусульман и укреплял веру христиан. Особенное внимание он уделял тем, кто казался неудовлетворённым своей жизнью или религиозными догмами, кто искал ответы на сложные духовные вопросы.

Вскоре его дом стал местом не только лечения, но и бесед. Вечерами, после приёма пациентов, Крид часто собирал небольшие группы заинтересованных слушателей — как христиан, так и любознательных мусульман. Он рассказывал об устройстве человеческого тела, о различных болезнях и методах их лечения. Но постепенно разговоры переходили к философским и религиозным темам.

— Что есть душа, хаким? — спросил однажды молодой студент медресе, присутствовавший на одной из таких встреч. — Наши имамы говорят одно, греческие философы — другое. А что говорит наука?

— Наука может описать тело, но душа ускользает от её инструментов, — ответил Крид. — Однако мы можем наблюдать её проявления: в способности человека любить, сострадать, жертвовать собой ради других, искать красоту и истину. — Он сделал паузу. — В моей традиции душа считается частицей божественного света, заключённой в бренное тело. В вашей, насколько я понимаю, — дыханием Аллаха, вдохнутым в человека при сотворении. Разные слова, но суть похожа, не так ли?

Такие разговоры редко приводили к немедленным обращениям в христианство. Но они создавали почву для будущего. Крид не торопился — у него было достаточно времени. Главным было найти тех, кто наиболее восприимчив к его словам, кто ищет нечто большее, чем предлагает им их нынешняя жизнь.

Особенно его интересовали мамелюки. Этот странный социальный класс военных рабов, захваченных в детстве в христианских землях, обращённых в ислам и ставших элитой мусульманского государства, представлял собой уникальное явление. Многие из них сохраняли смутные воспоминания о своём христианском прошлом, о родителях и домашних церквях. Эти воспоминания, глубоко запрятанные под слоями военной дисциплины и исламской индоктринации, могли стать точкой опоры для влияния.

Первый контакт с мамелюком произошёл почти случайно. Однажды вечером, когда Крид возвращался от пациента в отдалённом районе города, на него напали уличные грабители. Это были обычные бандиты, промышлявшие в портовых кварталах — трое оборванцев с ножами, решивших, что богатый иностранец станет лёгкой добычей.

Они ошиблись. Несмотря на свою видимую мягкость и учёный вид, Крид оставался воином, сражавшимся в сотнях битв на протяжении столетий. Его реакция была мгновенной и эффективной. Двоих нападавших он обезвредил простыми, но точными движениями, не доставая даже спрятанного под одеждой кинжала. Третий, увидев неожиданное сопротивление, бросился бежать, но врезался прямо в грудь мамелюкского офицера, патрулировавшего улицы.

— Что здесь происходит? — властно спросил мамелюк, хватая грабителя за шиворот.

— Обычная попытка грабежа, господин, — спокойно ответил Крид на безупречном арабском. — Эти люди решили, что врач-иностранец станет лёгкой добычей.

Мамелюк окинул оценивающим взглядом двух бандитов, лежащих на земле, и поднял бровь:

— Для врача вы неплохо владеете боевыми искусствами, франк.

— В моих путешествиях мне приходилось бывать в разных ситуациях, — скромно ответил Крид. — Я предпочитаю лечить людей, но иногда приходится и защищаться.

— Достойный ответ, — кивнул мамелюк. — Я Баркук, офицер городской стражи. А вы, должно быть, тот самый венецианский лекарь, о котором говорит весь город?

— Джироламо Вальдезе, к вашим услугам, — Крид слегка поклонился. — Благодарю за своевременное появление, господин Баркук.

— Просто Баркук, — неожиданно дружелюбно сказал мамелюк. — Я не люблю, когда меня называют господином. Особенно те, кто умеет так обращаться с нападающими.

Он подозвал своих подчинённых, патрулировавших соседнюю улицу, и передал им задержанных грабителей. Затем, к удивлению Крида, предложил проводить его до дома.

— Александрия не всегда дружелюбна к иностранцам после заката, — пояснил он. — Даже к тем, кто умеет за себя постоять.

По дороге они разговорились. Баркук оказался необычным мамелюком — образованным, любознательным, не разделявшим общей неприязни к европейцам. Как выяснилось, он был захвачен в плен ребёнком на Кавказе, где его семья принадлежала к христианам-несторианцам.

— У меня остались лишь обрывки воспоминаний о доме, — признался он, когда они уже подходили к дому Крида. — Запах дыма от очага, песни матери, деревянный крест над входом… — Он осёкся, словно сказал слишком много. — Впрочем, это всё в прошлом. Теперь я правоверный мусульманин и слуга государства, что дозволило нам остатья.

— Конечно, — кивнул Крид, не показывая, как заинтересовали его эти слова. — Но память о детстве — это сокровище, которое никто не может отнять.

На прощание Крид пригласил Баркука посетить его в любое время, если понадобится медицинская помощь или просто беседа. Мамелюк, поколебавшись, принял приглашение.

— Вы необычный франк, хаким Джироламо, — сказал он. — Возможно, я действительно навещу вас.

Эта встреча стала первой в серии контактов с мамелюками. Через Баркука, который стал регулярно посещать дом Крида — сначала под предлогом лечения старой раны, а затем просто для бесед, — кардинал познакомился и с другими воинами корпуса. Некоторые приходили из любопытства, другие — в поисках медицинской помощи, третьи — привлечённые рассказами о необычном враче, знающем множество языков и историй из разных стран.

Крид проявлял особую осторожность в разговорах с мамелюками. Никогда не критиковал ислам напрямую, не пытался проповедовать христианство открыто. Вместо этого он рассказывал истории — притчи, легенды и просто байки, в которых тонко проводил параллели между разными верованиями, подчёркивал общие моральные ценности, заставлял задуматься о противоречиях в любой догматической системе.

— Знаете, Баркук, — сказал он однажды, когда они сидели в саду его дома, — в моих путешествиях я заметил удивительную вещь: самые благородные люди есть в любой вере. И самые жестокие — тоже. Словно не религия определяет человека, а то, как он понимает и применяет её учение.

— Мудрое наблюдение, хаким, — кивнул мамелюк. — Я видел мусульман, позорящих имя Пророка своими действиями, и христиан, живущих более праведно, чем многие правоверные.

— Именно так, — Крид улыбнулся. — Возможно, истинная вера живёт в сердце человека, а не в словах, которые он произносит, или обрядах, которые он исполняет.

Такие разговоры постепенно подготавливали почву. Крид никогда не торопил события, позволяя сомнениям и вопросам появляться естественным образом.

Параллельно с индивидуальной работой Крид развивал и другое направление деятельности. В подвале своего дома, надёжно скрытом от посторонних глаз, он организовал нечто вроде тайной школы. Сюда приходили местные христиане — копты, греки, армяне, немногочисленные католики — жаждущие знаний, недоступных в официальных учебных заведениях. Крид обучал их не только основам медицины, но и философии, истории, языкам.