Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.11

У нас было минут сорок, прежде чем придет Бауэр, притащит свой диктофон и начнет мучить Снегурочку бесконечными допросами. А как у вас это? А как у вас то? А как проходит в ваших условиях такая-то реакция?

Снегурочка смешно передразнивала Бауэра и жаловалась мне: «Я же не биолог. Я могу все перепутать, а потом будет неудобно…»

Я приносил ей картинки и фотографии людей, городов и растений. Она смеялась и спрашивала о деталях, которые мне самому казались несущественными и даже ненужными. А потом вдруг перестала спрашивать и смотрела куда-то мимо меня.

– Ты что?

– Мне скучно. И страшно.

– Мы тебя доставим до дома.

– Мне страшно не поэтому.

А в тот день она спросила меня:

– У тебя есть изображение девушки?

– Какой? – спросил я.

– Которая ждет тебя дома.

– Меня никто не ждет дома.

– Неправда, – сказала Снегурочка. Она могла быть страшно категорична. Особенно если чему-нибудь не верила. Например, она не поверила в розы.

– Почему ты мне не веришь?

Снегурочка не ответила.

Облако, плывущее над морем, закрыло солнце, и волны изменили цвет – стали холодными и серыми, лишь у самого берега вода просвечивала зеленым. Снегурочка не могла скрывать своих настроений и мыслей. Когда ей было хорошо, глаза ее были синими, даже фиолетовыми. Но когда ей было грустно, они сразу словно выцветали, серели и становились зелеными, если она злилась.

Не надо было мне видеть ее глаза. Когда она открыла их впервые на борту нашего корабля, ей было больно. Глаза были черными, бездонными, и мы ничем не могли ей помочь, пока не переоборудовали лабораторный отсек. Мы спешили так, словно корабль мог в любой момент взорваться. А она молчала. И лишь через три с лишним часа мы смогли перенести ее в лабораторию и доктор, оставшийся там, помог ей снять шлем.

На следующее утро ее глаза светились прозрачным сиреневым любопытством и чуть потемнели, встретившись с моим взглядом…

Вошел улыбающийся Бауэр. Снегурочка улыбнулась ему в ответ:

– Аквариум к вашим услугам.

– Не понял, Снегурочка, – насторожился Бауэр.

– А в аквариуме подопытный слизняк.

– Лучше скажем – золотая рыбка. – Бауэра не так легко смутить.

У Снегурочки все чаще было плохое настроение. Но что делать, если ты проводишь недели в камере два на три метра. И сравнение с аквариумом было справедливым.

– Ну, я пошел? – спросил я, и Снегурочка не ответила, как обычно: «Приходи скорей».

Ее серые глаза с тоской смотрели на Глеба, словно он был зубным врачом. Я пытался анализировать свое состояние и понимал его противоестественность. С таким же успехом я мог влюбиться в портрет Марии Стюарт или статую Нефертити. А может, это была просто жалость к одинокому существу, ответственность за жизнь которого удивительным образом изменила и смягчила отношения на борту. Снегурочка внесла в нашу жизнь что-то хорошее, заставляющее всех непроизвольно прихорашиваться, быть благороднее и добрее, как перед первым свиданием. Безнадежность моего чувства вызывала, по-моему, у окружающих одновременно жалость и зависть, хотя они, как известно, несовместимы. Иногда мне хотелось, чтобы кто-нибудь подшутил надо мной, усмехнулся бы, чтобы я мог взорваться, нагрубить и вообще вести себя хуже других. Никто себе этого не позволял. В глазах моих товарищей я был блаженно болен.

Вечером доктор Стрешний вызвал меня по интеркому:

– Тебя Снегурочка зовет.

– Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось. Не беспокойся.

Я прибежал в госпиталь, и Снегурочка ждала меня у иллюминатора.

– Извини, – сказала она. – Но я вдруг подумала, что если умру, то не увижу тебя больше.

– Чепуха какая-то, – проворчал доктор.

Я невольно провел взглядом по циферблатам приборов.

– Посиди со мной, – попросила Снегурочка.

Доктор вскоре ушел, выдумав какой-то предлог.

– Я хочу коснуться тебя, – голос Снегурочки дрогнул. – Это несправедливо, что нельзя дотронуться до тебя и не обжечься при этом.

– Мне легче. – Я попытался улыбнуться. – Я только обморожусь.

– Мы скоро прилетим? – спросила Снегурочка.

– Да, – кивнул я. – Через четыре дня.

– Я не хочу домой. – Снегурочка опустила голову. – Потому что пока я здесь, то могу представить, что касаюсь тебя. А там тебя не будет. Положи ладонь на стекло.

Я послушался.

Снегурочка прижалась к стеклу лбом, и я вообразил, что мои пальцы проникают сквозь прозрачную массу стекла и ложатся на ее лоб.

– Ты не обморозился? – Снегурочка постаралась улыбнуться.

– Может быть, удастся найти нейтральную планету, – нерешительно начал я.

– Какую?

– Нейтральную. Посередине. Чтобы там всегда было минус сорок.

– Это слишком жарко.

– Минус сорок пять. Ты потерпишь?

– Конечно, – быстро ответила Снегурочка. – Но разве мы сможем жить, если всегда придется только терпеть?

– Я пошутил.

– Я знаю, что ты пошутил.

– Я не смогу писать тебе писем. Для них нужна специальная бумага, чтобы она не испарялась. И потом, этот запах…

– А чем пахнет вода? Она для тебя ничем не пахнет? – спросила Снегурочка.

– Ничем.

– Ты удивительно невосприимчив.

– Ну вот ты и развеселилась.

– А я бы полюбила тебя, если бы мы были с тобой одной крови?

– Не знаю. Я сначала полюбил тебя, а потом узнал, что никогда не смогу быть с тобой вместе.

– Спасибо.

* * *

В последний день Снегурочка была возбуждена, и хотя говорила мне, что не представляет, как расстанется с нами, со мной, мысли ее метались, не удерживались на одном, и уже потом, когда я запаковывал в лаборатории вещи, которые Снегурочка должна была взять с собой, она призналась, что больше всего боится не долететь до дома. Она была уже там и разрывалась между мной, который оставался здесь, и всем миром, который ждал ее. Рядом с нами уже полчаса летел их патрульный корабль, и транслятор на капитанском мостике непрерывно трещал, с трудом управляясь с переводом. Бауэр пришел в лабораторию и сказал, что мы спускаемся в космопорт. Он постарался прочесть записанное название. Снегурочка поправила его, словно мимоходом, и тут же спросила, хорошо ли он проверил ее скафандр.

– Сейчас проверю, – пообещал Глеб. – Чего ты боишься? Тебе же пройти всего тридцать шагов.

– И я хочу их пройти, – сказала Снегурочка, не поняв, что обидела Глеба. – Проверь еще раз, – попросила она меня.

– Хорошо, – согласился я.

Глеб пожал плечами и вышел. Через три минуты вернулся и разложил скафандр на столе. Баллоны глухо стукнулись о пластик, и Снегурочка поморщилась, словно ее ударили. Потом постучала по дверце передней камеры.