Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.6

Сюркуф уселся напротив Регины. Между ними горели свечи в канделябре, он просил Регину самой класть себе что и как угодно – у нас попросту, по-пиратски, пошутил капитан.

Регина накладывала себе ростбиф, цыпленка, свежего тунца, картошку – большинство продуктов происходило с ее собственного судна, а капитан Сюркуф наливал и подливал ей терпкое и совсем не хмельное вино. Он даже объяснил ей, что это не вино, а разновидность виноградного сока с особым запахом.

Когда Регина, слишком быстро и обильно наевшись, захмелела, Сюркуф проводил ее к снятой им с одной арабской прау турецкой оттоманке, покрытой мягкими шелковыми подушками, в которых миссис Уиттли утонула, как муха в киселе.

Над ней наклонилось не лишенное приятности лицо капитана.

– Я люблю вас, – сообщил он, осторожно касаясь верхней части ее платья.

– А я вас не люблю и не могу полюбить, потому что вы разбойник, – ответила Регина. Ее покачивало – и неизвестно, то ли вместе с «Клариссой», то ли независимо от нее.

От пирата исходили мужская сила, наглость и такая бездна желания, что оно начало независимо от Регины переходить в нее, заставляя дышать все чаще и думать уже не о том, как бороться с корсаром, а что сделать, чтобы скрыть возможный позор, и как использовать новую, только что появившуюся в обиходе вещь в своих интересах.

Сюркуф, конечно, не подозревал, что в птичьей толстощекой и очаровательной головке Регины идет серьезная умственная работа, он думал, что перед ним спесивая, глупая, знатная, избалованная дамочка, которую он сломит и подчинит себе, как и многих других женщин до нее.

Более того, откровенничая с Дороти, Регина потом призналась ей, что сама руководила Сюркуфом все эти дни и сама устроила так, что, пригласив ее на ужин вдвоем, вынужденный изображать из себя джентльмена, он оказался в невыгодном положении просителя. Но тут уж Дороти не знала, верить Регине или нет. Потому что Регине было выгодно изобразить дальнейшие события как результат ее планирования и острого ума, а не как добрую мину при не совсем удачной игре. В любом случае у кого-то в той каюте не было выбора – то ли у Регины, то ли у Сюркуфа.

…В этот момент платье Регины совершило предательский поступок и лопнуло, обнажив ее пышные, розовые, нежные и упругие груди, которые заканчивались такими острыми розовыми сосками и были столь совершенно округлы, что Сюркуф почувствовал, что сходит с ума. О чем он и сообщил своей новой возлюбленной.

– О нет! – прошептала Регина, стараясь закрыть груди полными руками, но с ее возражениями корсар не смог и не счел нужным считаться.

Сдаваясь его сильным и наглым рукам, которые, не спрашивая согласия, раздевали ее, Регина почувствовала радость, которой не испытывала уже много лет, если не считать случайной интрижки в загородном имении, почти забытой и несущественной… Все годы жизни с мистером Уиттли-младшим она чувствовала себя неоцененным и брошенным в пыль цветком, и ей приходилось искать удовлетворение не в случайных и жалких ласках мужа, а в откровенном восхищении слуг и служащих Компании. Но кто посмеет поднять наглый взгляд на жену фактора?

Сюркуф не только посмел, но и совершил насилие над Региной, которая старалась в минуты наслаждения не показать насильнику, насколько она счастлива. Ей хотелось просить его продолжать и продолжать насилие, но в то же время она не забывала сопротивляться, правда, не мешая этим Сюркуфу бесчинствовать.

В этом извечном сражении кобылицы и жеребца Регина как бы убегала от Сюркуфа по зеленому лугу, а тот снова и снова нападал на нее. Любовники – а мы посмеем употребить это слово по отношению к Регине и Сюркуфу – соединялись вновь и вновь, причем жеребец оставался в счастливом неведении о том, что его ведут в сладкое укрытие, дразня и заманивая все глубже.

В результате Сюркуф был опустошен, счастлив и, конечно же, несколько виноват, потому что Регина дала волю долгим, хоть и беззвучным слезам, потому что Сюркуф погубил ее и теперь ей придется броситься с борта в воду.

– Не стоит этого делать, – размягченно воспротивился Сюркуф, – у нас впереди еще столько минут счастья.

– Это для вас счастье – для меня же страшное мучение и позор!

Она говорила так убедительно и рыдала так натурально (ей и в самом деле было жалко себя, жалко, что ее муж – такое ничтожество по сравнению с капитаном Сюркуфом, но ей надо возвращаться к нему – не выходить же замуж за преступника и мужлана!), что Сюркуф и в самом деле почувствовал раскаяние и даже хотел проводить даму до ее каюты, чтобы никто не посмел выглядывать из-за мачты или шлюпки.

У трапа вниз она сказала негромко и трезво:

– Прикажите отвести меня вниз матросу. Ваше внимание там, внизу, покажется излишним.

– А впрочем… – И Сюркуф согласился с возлюбленной. Да и был опустошен ею настолько, что сил не осталось, чтобы идти вниз и возвращаться вверх по трапу. Сюркуф окликнул матроса, который только что спустился с гальюна, прикрепленного к бушприту, и велел отвести пленницу в каюту. И, не попрощавшись, ушел к себе.

Когда миссис Уиттли возвратилась в каюту, из-за стенки послышался голос Фицпатрика:

– Вы живы?

– Я жива, – сухо ответила Регина.

– Он… он не посмел?

– Он не надругался над вами? – с надеждой на положительный ответ спросил через другую перегородку полковник Блекберри.

– Это было ужасно, – ответила Регина. – Но, к счастью, он корыстен и неумен. Я пригрозила, что покончу с собой, а его перед этим зарежу.

– Оу! – произнес капитан Фицпатрик.

– У меня в подошве башмака, – прошептал через перегородку полковник, – спрятан небольшой нож. Завтра на прогулке я передам его вам, и вы тогда вонзите нож ему в спину, когда он над вами надругается.

– А нельзя ли, чтобы это сделали вы сами и раньше, чем он надо мной надругается? – спросила недовольным голосом Регина.

Полковник не ответил, кто-то из офицеров за двумя или тремя перегородками позволил себе хихикнуть, а Фицпатрик, меняя скользкую тему, спросил:

– Он хоть накормил вас?

– Да, – сухо ответила Регина. – И пытался напоить… но ему это тоже не удалось. Теперь же я хочу спать.

Регина долго не засыпала, она вновь и вновь переживала слишком быстро миновавшие моменты насилия. Никогда еще ей не было так приятно вспоминать прошлое!..

На следующий день насилие повторилось, и Регина сопротивлялась чуть меньше, чем в первый вечер, но достаточно, чтобы Сюркуф измучился, подавляя ее сопротивление. Но, смертельно устав, он не смог подавить в себе желания ласкать эти груди и прижимать это пышное, но непослушное тело.

Во второй вечер Регина не произнесла ни звука, пока схватка не завершилась. Когда же они лежали рядом на трофейной оттоманке, Регина негромко и как-то деловито произнесла:

– Ну что ж, теперь тебе, мой милый, придется меня отпустить.

– Что?

– То, что ты слышал. Любой иной выход тебе невыгоден.

– Но почему же? Мне кажется, что сегодня я тебе уже не был так неприятен.

– Давай не будем говорить о моих чувствах. Ты владеешь моим телом, но не моей душой, – возразила Регина. – Но завтра ты потеряешь и тело.

– Как?

– Я тебе уже говорила, что намерена покончить с собой. Потому что я не переживу позора.

– Ничего страшного, никто не видел… – Сюркуф уже вел себя неправильно и понимал, что ведет себя неправильно. Перед покоренной женщиной нельзя оправдываться…