Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7

* * *

За день до отъезда Метелкин устроил проводы экспедиции и примирение с профессором Авдеевым. Пришли все археологи и Иван Иванович, который в последнее время сблизился с Авдеевым и стал его верным помощником. Андрею надоело подшучивать над Иваном, да и не до него было в последние дни – Андрей целыми днями работал в башне, рисуя планы различных культурных слоев в ней, копируя фрески и делая протирки надписей. За последние двадцать рублей он даже уговорил Тему Карася сделать снимки раскопок.

Российский спросил его:

– Вы из упрямства копаетесь в башне?

– Не только, – сказал Андрей. – Я хочу написать о ней статью, в которой объединилась бы ранняя история Трапезунда и жизнь императоров вместе с находками, сделанными там.

– Археология не терпит новшеств, – возразил Мстислав Аполлинарьевич. – Даже через пятьдесят лет археологические статьи будут такими же неудобочитаемыми.

– Нет, – сказал Андрей, – археология родит поэтов!

На проводы Андрею идти не хотелось, и он вышел на улицу. Ветер дул с моря, по закатному небу плыли разноцветные облака – зеленые, розовые и сиреневые. Аспасия ехала в небольшой крытой карете, которые еще порой встречались в Трапезунде и умиляли Андрея своей патриархальностью.

Андрей узнал Аспасию по движению руки, показавшейся в приоткрывшейся дверце, когда карета остановилась, чуть не доезжая до «Галаты». Как бы ожидавшая этого сигнала одна из девиц из заведения Аспасии быстро вышла из гостиницы и передала в карету небольшой сверток. Андрей сразу отвернулся, чтобы не показывать своего любопытства, но Аспасия заметила его и окликнула.

Андрей подошел к карете. На козлах сидел одноногий инвалид. Аспасия была в черной шляпке с вуалью, но теперь Андрей уже мог угадать ее по движению руки, по повороту головы, линии шеи – он с закрытыми глазами мог угадать ее приближение.

– Залезай внутрь, – сказала Аспасия.

– Сюда?

– Не бойся, блох здесь нету. Мы прокатимся немного, поговорим – пять минут, не бойся, твои даже не успеют заметить.

Андрей забрался в карету.

Аспасия велела инвалиду ехать и тут же, перегнувшись через Андрея, захлопнула дверцу кареты, окошки в которой были забраны тонкими решетками, – угадать, кто сидит внутри, было невозможно.

Закрывая дверь, Аспасия прижалась грудью к локтю Андрея, он непроизвольно сжался, Аспасия засмеялась воркующе.

– Сейчас бы тебя соблазнить, – сообщила она, обернув лицо к Андрею, – тот закрыл глаза и лишь вдыхал – нет, не запах ее, а само присутствие.

– Аспасия… – начал Андрей хрипло.

– А вот этого не надо, – сказала Аспасия. – Ты мне спас жизнь, и потому я не могу быть с тобой, как с другими мужчинами. Я тебе как-нибудь потом все расскажу. Хорошо?

Рука Андрея дотронулась до ее плеча, и пальцы сами вцепились в его совершенную округлость.

– Андрюша, – сказала Аспасия, – меня просили тебе передать – человек, которого ты ждешь, уже приплыл.

– Кто приплыл? – Андрей не мог понять гречанку.

– Тот человек, та девушка, она уже приплыла в Ялту. Мне сказали, что ты все поймешь.

– Да, – сказал Андрей, стараясь отодвинуться от Аспасии еще больше и ощущая ее слова как издевку, хотя, конечно, в них никакой издевки и не было – он опять был мальчиком на пиру взрослых, и ему опять положено было сказать взрослым «спокойной ночи» и идти в детскую. «Твой любимый мишка ждет на стуле…» У него чуть не вырвалось: «Мне не нужна ни одна девушка в мире, кроме тебя!» И может, Аспасия ждала именно такого вскрика – и Андрей молчал, закусивший губы, злясь на себя и на Аспасию, а больше всего на Лидочку. Мы более всего злы на тех, перед кем виноваты.

– Понял? – спросила Аспасия, будто с разочарованием. А она не терпела соперниц. Даже не соперничая с ними.

– Да, – сказал Андрей. – Спасибо. Я выйду?

– Сейчас. Мы вернемся к «Галате», я не могу заставить тебя ходить пешком по улицам. Спиро сегодня на свадьбе у своего кузена, а Коста простудился. Ты у меня без охраны. Если что – беги к Русико, она сидит в вестибюле на диване.

Карета остановилась.

– Я не приду тебя провожать, – сказала Аспасия. – Ваш пароход уходит слишком рано. Но я знаю, что еще увижу тебя. Я ведь все предчувствую. И сегодня предчувствовала, что потеряю тебя.

– Но ты же ничем не показала…

– Я не хотела ничего показывать. И главное, помни, ты хороший, ты порядочный, ты чистый мальчик, а я плохая.

Аспасия положила на ладонь Андрея небольшой твердый сверточек.

– Спрячь в карман и не разворачивай, пока твой пароход не уйдет в море. Ты обещаешь?

– Обещаю, – сказал Андрей, стараясь вглядеться в черты лица Аспасии. Только это было сейчас важно. Он готов был расплакаться от страха потерять навсегда Аспасию.

Аспасия протянула длинные сильные руки, обхватила Андрея за плечи и поцеловала его, обмякая от встречного поцелуя, от резкости и силы, проснувшейся в Андрее, который уже не мог справиться со своим телом. Ее горячий язык ворвался к нему в рот, она застонала, и это состояние поцелуя, подобного которому Андрею еще не приходилось переживать в жизни, поцелуя более значимого и страстного, чем сам акт любви, заставляет онеметь все тело, замереть, как птица под ладонью, чтобы ничем не поколебать это хрупкое сооружение страсти.

Аспасия оторвалась, откинув голову, оттолкнула Андрея.

– Мне больно, – сказала она. – Ты мне делаешь больно. Не надо.

– Извини, – сказал Андрей, как только отыскал голос.

– Уходи, – сказала Аспасия.

На этот раз Андрей сам открыл дверцу кареты и спрыгнул на мостовую. Аспасия отодвинулась в глубь кареты, и можно было лишь угадать сияние ее глаз. Инвалид что-то сказал Андрею, потом стегнул лошадь, и карета покатила прочь.

И только когда карета уехала, исчезла, Андрей начал понимать, что со стуком ее колес кончилась целая жизнь, кончился Трапезунд и люди, которые живут там, а завтра кончится сама Аспасия. И с каждой минутой, с каждой милей все более настоящей будет становиться Лидочка – единственное существо, плывущее вместе с ним в потоке времени. Все остальные люди – миражи, хоть кажутся настоящими, потому что завтра Андрей и Лидочка могут попрощаться с ними и умчаться, допустим, в 1941-й – далекий счастливый год, и там они будут такими же молодыми и здоровыми, а остальные люди окажутся в прошлом…

И от этой мысли, преисполненной гордыни, вызвавшей странную, нездоровую радость, Андрей тут же начал сползать к унынию одиночества, к утомлению избранности: очень мало есть на земле людей, для которых одиночество – обязательная принадлежность избранности – кажется желательным и естественным. Отринув всех окружающих его как существ, не обладающих Даром, он вскоре начал тосковать от невозможности разделить этот Дар со всеми, кто ему мил и близок. И нужен ли Дар, если он навсегда лишает тебя возможности страдать и наслаждаться красотой Аспасии Теофилато?