Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7

Потом надо уйти склоном подальше от гостиницы, до самого моря, затем по гальке, вдоль воды, на север, и идти, пока не устанешь и не заснешь. А проснулся – пошел дальше, и так день за днем, пока не растворишься в этой стране и не забудешь сам себя. И будет у тебя другое имя, и какая-то скромная работа, а все, что было до этого, – исчезнет и забудется.

Стоя у перил галереи, Андрей мысленно уже шел берегом моря, вдоль самой воды, порой поднимаясь повыше, чтобы не достала на излете мягкая волна.

Он не услышал, как подошел Ахмет.

– Ты сердишься? – сказал Ахмет. – А почему, не поймем.

– Ты уже за двоих говоришь? – спросил Андрей.

– Нет, я только за себя, но с уважением. А если ты, дурак, что-то думаешь, то ты и есть дурак, – сказал Ахмет.

– Я ничего не думаю, – сказал Андрей.

– Я сегодня уеду, – сказал Ахмет. – Нечего мне возле вас крутиться. И вообще вы мне все надоели – слишком тонко организованные натуры.

– Спасибо за заботу. Я не ожидал тебя здесь увидеть.

– И недоволен?

– Доволен и очень тебе благодарен за все.

– Наконец-то догадался спасибо сказать. Только мне твое спасибо не нужно. Ты лучше Лидочке спасибо скажи.

– Почему?

– Будь моя воля, дождались бы тебя в Ялте. Ничего бы с тобой не случилось.

– Вот уж верно, – улыбнулся Андрей.

– Ну и что? – воинственно произнес Ахмет. – Не каждый же день тонут транспорты! Один утонул, и хватит. А ты хорошо плаваешь.

– Надо было тебе удержать Лиду в Ялте, – сказал Андрей. – Ведь могло быть, что мы не пошли бы в Батум.

– Если бы да кабы, – заметил Ахмет, – то мой друг лежал бы на дне Черного моря.

Андрей пожал плечами – спорить не хотелось. Почему он должен быть всем благодарен? Они ждут благодарности.

– По крайней мере я бы ни о чем не беспокоился.

– Не капризничай, герцог, – заметил Ахмет, гладя указательным пальцем черные усики, которые совсем ему не шли и делали лицо хитрым. – Мы четверо суток тащились по Черному морю от одного грязного порта до другого на самой вонючей рыбацкой шхуне в мире. Ты знаешь, как пахнет попорченная скумбрия? И каюты там нет – только тряпкой отгородили от кубрика, а в кубрике трое мужчин, не считая меня, – так твоя Лидочка спешила, чтобы тебя снова не упустить. Мне стыдно, герцог.

– Тем более мне неприятно, что из-за меня вы пошли на такие жертвы, – упрямо, подавляя стыд, сказал Андрей.

– Чарльз Гарольда читал? – спросил Ахмет. – Очень на тебя похож. Одинокий, и никто не понимает.

– Чайльд Гарольда, – поправил Андрей. – Это знает каждый гимназист.

– Да я болел, – сказал Ахмет. – У меня была скарлатина, когда вы изучали лорда Байрона.

– Что-то вы много болели, Керимов Ахмет, – передразнил Андрей Дылду, – придется мне побеседовать с вашим отцом.

– Ой, господин надзиратель, – взмолился Керимов Ахмет, – мой папа такие больные, такие несчастные, такие бедные! Пожалейте меня!

Ахмет так чистосердечно завопил, что во внутренний двор выбежала мадам Ахвледиани и замерла, запрокинув седую птичью головку, а дверь в галерею открылась, оттуда высунулся батюшка в черной сутане и с распущенными по плечам волосами, с расческой в руке – вид у батюшки был крайне женственный и голос оказался очень высоким.

– Господи, – сказал батюшка, – ни минуты покоя.

Он машинально продолжал причесывание волос, медленно водя гребнем во всю длину прядей.

– Дети, – сказал Андрей сурово, – ну прямо дети! Попрошу разойтись по классам. Не позорьте меня.

– Вот именно, – сказал батюшка и ушел внутрь комнаты, как рыбина в глубину.

* * *

Когда они пошли в город, то в магазине мужского готового платья братьев Захариади они увидели знакомого батюшку, с волосами, заплетенными в длинную, но жидкую косицу. Батюшка покупал себе брюки с красными лампасами. Он стыдливо объяснял продавцу, что брюки – для брата, живущего под Ставрополем, но Ахмет тут же придумал драматическую историю о роковой любви батюшки к одной казачке, из-за чего тому приходится переодеваться казаком.

Они купили Андрею приличный костюм и всю остальную одежду, а Ахмет от себя, хоть Лидочка и возражала, небольшой, из натуральной кожи несессер.

– Это тебе на целый век, – сказал он Андрею.

А Андрей, который теперь способен был услышать в обычных словах совсем иной, связанный с его судьбой смысл, кивнул и сказал:

– Может быть, и на век.

Лидочка не слышала этих слов, она выбирала для Андрея запонки – они должны были быть скромными и в то же время достойными ее Андрюши. Запонки продавались с небольшой витрины, где лежали ремни, свернутые в тугие часовые пружины, заколки для галстуков, брелоки и цепочки для часов.

– У тебя часы хорошо идут? – спросила Лидочка.

– Что с ними станется?

– Они же в воде были.

Андрей спохватился, что нечаянно забыл об утренних событиях. Он поднес часы к уху – они молчали.

– Давай лучше починим, – сказал он.

– А может, новые купим?

– Я к ним привык, – сказал Андрей, – их мне отчим подарил в шестнадцать лет.

– Как знаешь, – сказала Лидочка. – Тогда пошли покупать ботинки.

На улице стало жарко и влажно – здесь было куда влажнее, чем в Трапезунде, может быть, оттого, что горы были покрыты пышными лесами, стекавшими к самой воде и готовыми поглотить Батум, если отсюда уйдут люди. Андрей уговорил друзей выпить сельтерской. Они уселись под навесом, и вкус сельтерской вдруг напомнил Ялту тринадцатого года и первую встречу с Лидочкой.

– Я сначала у тебя шляпу сбил, а потом познакомились, помнишь? – спросил Андрей.

– А я тогда думала, что тебе понравилась Маргарита.

Андрей накрыл ладонью кисть Лидочки.

Ахмет сказал:

– Не буду я с вами ходить по магазинам, не дело это для джигита.

– Спать – вот дело для джигита, – сказал Андрей.

– Встретимся за обедом, – сказал Ахмет, – Лидочка тебя проводит. Она знает. Мне сегодня уезжать, а дела еще не сделаны.

Ахмет церемонно откланялся.

– Если хочешь ревновать, – сказала Лидочка, – то оснований у тебя нет никаких. Ахмет сделал для нас больше, чем ты думаешь.