Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Поскребышев молча стоял в дверях за спиной Берии.

– Это надо подписать, – приказал Берия Поскребышеву. Тот прочел, подумал. Берия ждал. От решения Поскребышева зависело многое – Берия был здесь один, не считая охранника и шофера, которые, наверное, играют в домино с подсменными охраны Сталина. У Поскребышева здесь были люди, и ему было достаточно мигнуть, чтобы Берию взяли. Берия ждал и не боялся – он не боялся, когда думал, что выиграет.

– Хорошо, – сказал Поскребышев. – Я попробую, Лаврентий Павлович.

Берия больше не входил в комнату, где лежал Сталин. Оттуда доносились стоны, хрип, Сталину было очень плохо. Потом ему показалось, что он слышит голос Поскребышева. И внятный голос Сталина: «Мы еще повоюем, друзья!»

Потом стало очень тихо.

В кабинет, где Берия сидел за столом и постукивал карандашом по зеленому сукну, вошел Поскребышев и положил перед Берией подписанное Сталиным завещание. Подпись была настоящая, твердая. Как этого удалось добиться Поскребышеву, Берия никогда не узнал.

– Он умер? – спросил Берия, не поднимаясь из-за стола.

– Иосиф Виссарионович скончался, – сказал Поскребышев и горько заплакал.

* * *

Известие о гибели Варшавы достигло европейских столиц через несколько часов – задержка была вызвана тем, что большинство журналистов находились на параде и погибли или были ранены вместе с верхушкой Третьего рейха. Те же, кто мог послать сообщение, столкнулись с параличом всей системы коммуникаций: не работала ни телеграфная, ни телефонная связь. Лишь после полудня один из журналистов, связанный с американской разведкой, смог отыскать дом резидента, сам резидент пропал без вести, но его жена, она же радист, несмотря на состояние шока, в котором пребывала, согласилась дать радиограмму в Вашингтон. Радиограмма была принята сначала центром в Копенгагене и воспринята там как «утка». Поэтому резидент в Копенгагене до проверки не разрешил передавать радиограмму дальше. Однако к тому времени в эфир вышли радиолюбители, видевшие огненный столб над Варшавой, а вскоре удалось наладить передатчик в полуразрушенном английском посольстве в Варшаве. В три часа о событиях в Польше уже знал Черчилль, и он при всем своем уме и политическом опыте не смог полностью осознать происшедшего. Потому что телеграммы и радиограммы с трудом поддавались проверке – в Варшаве царил полный хаос: атомная бомба Сталина, как перст Немезиды, как Божья кара, уничтожила не только цвет германской армии, вошедшей в Варшаву и дефилировавшей перед фюрером, но и мгновенно разорвала все связи как внутри Польши, так и внутри самого рейха, ибо все они, как нити паутины к пауку, стягивались в тот момент к Варшаве.

Может, поэтому, уже поверив в то, что атомная бомба упала на Варшаву, Черчилль не мог поверить в смерть Гитлера, Геринга и Гиммлера – бывают совпадения вне человеческого разумения, возможные лишь в авантюрных или фантастических романах. А Черчилль был сугубым реалистом, и притом осторожным, при оценке благоприятных совпадений.

Но уже к вечеру стало ясно, что Гитлер погиб, тело его было извлечено из-под обломков, но врачам не удалось раздуть тлеющий огонек жизни. На месте были убиты также сопровождавшие фюрера бонзы Третьего рейха – Гальдер, Гиммлер, Геринг и Геббельс, не считая сонма генералов и чиновников поменьше рангом.

В тот день и последующие несколько дней некому было считать убитых Сталиным жителей Варшавы, впрочем, о них тогда думали лишь сами поляки – окружающему миру казалась более важной смерть диктатора.

Странно, но война в Польше еще несколько дней продолжалась, и ее характер изменился не сразу, но уже на третий день стало ясно, что со смертью главных вождей империи стало не за что сражаться, и Польша оказалась никому не нужна. Горстка бандитов придумала лозунги, вопли, а затем и идеологию, которая была принята населением государства, но, оказывается, вовсе не существовала вне банды, потому что была не более как набором вспомогательных способов убивать несогласных.

Года через два в Берлине была напечатана книга одного из последователей генерала Гаусгофера, в которой утверждалось, что крушение марша на Восток было вызвано именно этой мистической смертью, которая автором связывалась с женщиной – славянкой, обладавшей невероятной мистической силой и затянувшей Гитлера в «варшавскую ловушку». Известно было имя этой женщины – Альбина, но никогда не будут разгаданы появление ее в Берлине и причина ее таинственного влияния на Гитлера. А те лица, которые могли бы внести ясность в эту тайну, ушли на тот свет вместе с Гитлером либо по весьма существенным причинам предпочитали молчать.

Война не может кончиться в одночасье, если не было приказа ее кончить. Как только сведения о гибели фюрера были подтверждены в штабе войск «Ост» и в самом Берлине, верховное командование автоматически перешло к генерал-полковнику Кейтелю, а руководство партией взял на себя Рудольф Гесс.

Однако наступление германских армий вскоре застопорилось, словно из него выпустили воздух, а трехчасовое нарушение связи и почти десятичасовой перерыв в преемственности командования привели к переменам в самом характере военных действий.

Польские армии, отступившие из Варшавы и сконцентрированные как возле крепости Модлин, так и южнее, в районе Катовиц, воспользовавшись заминкой в немецком наступлении, перешли к активной обороне, а на некоторых направлениях даже пытались наступать. В результате удачной атаки 2-го танкового полка, поддержанного креховецкими уланами полковника Дибич-Волынского, 37-я немецкая пехотная дивизия очистила город и неорганизованно отступила к Лодзи. Это еще не было переломом в войне, но сведения о первой удаче вкупе с известием о том, что немецкому десанту так и не удалось взять Вестерплатте, распространялись по Польше тем таинственным мгновенным образом, как некогда вести о наступлении тевтонских рыцарей или появлении турецких армий на южных границах.

А Черчилль – в том же старом кабинете в Адмиралтействе и в присутствии тех же действующих лиц, что несколько дней назад, – даже позволил себе возмутиться:

– Что же произошло? В мире должна быть логика!

– В политике нет логики, – ответил сэр Энтони Иден, присоединившийся к немногочисленным слушателям Главного лорда Адмиралтейства. – Я исповедую этот принцип весьма успешно.

– Вы молоды, сэр Энтони, – заявил Черчилль. – Вам простительно не видеть того, что скрыто под поверхностными водоворотами.

Он оглядел собеседников. Все они – и Иден, и Никольсон, и Маунтбэттен – были молоды и годились ему в сыновья. Но они были куда ближе сэру Уинстону, чем растерянные перед лицом бандитской наглости старомодные джентльмены.

– У Сталина, как мы можем предположить, есть только одна атомная бомба. И он бросает ее на Варшаву. Если кто-нибудь из вас сможет нормальным языком разъяснить мне, зачем он это сделал, я дарю ему на выбор любую бутылку вина из моей скромной коллекции!

– Он хотел убить Гитлера, – сказал Никольсон.

– Чепуха, – не согласился Иден. – С Гитлером у Сталина было заключено наивыгоднейшее соглашение – он получал половину Восточной Европы. Убив Гитлера, он расторгает союз, пусть даже союз двух бандитов, союз уголовников, но выгодный обеим сторонам. Даже в уголовном мире так не делается.

– У меня козырная карта, – продолжал рассуждать вслух Черчилль. – Всего одна. Я не могу с ее помощью выиграть большую игру, но этот кон – мой! Но какой кон? Я почти убежден, что, имея в кармане бомбу, Сталин мог торговаться с Гитлером с куда более выгодных позиций, чем раньше. Он мог за эту бомбу получить и саму Варшаву, они могли разделить мир между собой…