Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

– Вы так говорите, будто я ребенок, а людей не убивают.

– Людей у нас убивают. И слишком много, и, боюсь, будут убивать еще больше. Но не так, Лида, а по правилам убийства. Книга убийств именуется у нас Уголовным кодексом, а сами основания для убийств – статьями.

Александрийский запахнул халат и сказал:

– Вам придется взять мои ботинки. У меня небольшая ступня. Я бы пожаловал вам шлепанцы, но для меня надевание ботинок – операция сложная и длительная: я с трудом нагибаюсь. А шлепанцы уже на ногах.

Лидочка послушно надела ботинки. Они были удобно разношены, хоть и велики. Время двигалось медленно – профессор все никак не мог завязать пояс. Лидочка смотрела на его длинные, тонкие, распухшие в суставах пальцы – как они неуверенно двигались. И она поняла, что профессор был старым и больным человеком.

– Пойдем, покажите мне сцену преступления, как говорит моя старая подруга Агата Кристи, не знакомы?

– Нет, я не слышала о такой подруге. – Зачем он говорит о каких-то подругах?

– Разумеется, мы должны были первым делом позвонить в Скотленд-Ярд, – продолжал Александрийский, направляясь наконец к двери. Халат у него был темно-вишневый, бархатный, чуть вытертый на локтях, с отложным бархатным воротником – дореволюционное создание, похожий был у Лидочкиного папы. – Но у меня в комнате нет телефона, а в Москве нет Скотленд-Ярда. Впрочем, если вы правы, мы позвоним в МУР из докторского кабинета, и с рассветом примчатся бравые милиционеры. Сколько сейчас времени?

Лидочка поглядела на свое запястье – часов не было, часы остались в комнате. Александрийский заметил это движение и сказал:

– Двадцать минут седьмого.

– Как? Уже утро? – Внутренние Лидочкины часы уверяли ее, что вокруг глубокая ночь.

– Утро больших приключений.

– Павел Андреевич, вы мне совсем не верите?

– Нет, не совсем. Вы ничего не изобрели.

– Но ошиблась?

– Возможно.

Александрийский открыл дверь, пропуская Лидочку вперед. Она услышала, как нервно и мелко он дышит. Как же он будет подниматься на второй этаж?

Лидочка замешкалась – ей не хотелось вновь оказываться в коридоре, но тут она услышала голоса – в коридоре разговаривали, – слов не разберешь, но по тону слышно было, что разговор идет относительно спокойный, без крика. И все страхи сразу испарились – Лида смело пошла вперед. Александрийский последовал за ней.

В коридоре горел свет, на ковровой красной дорожке были рассыпаны большие и маленькие осколки большой китайской вазы, что недавно стояла на высокой подставке возле зеркала. В центре этой груды черепков возвышалась дополнительным холмиком груда окурков. Почему-то Лидочка в первую очередь увидела эту гору окурков и поразилась тому, сколько их накопилось в китайской вазе и сколько лет никому не приходило в голову заглянуть внутрь.

Только после этого Лидочка увидела людей, собравшихся вокруг останков вазы. Это были президент Филиппов в ночной пижаме, совсем одетая, будто и не ложилась, Марта Крафт, а также докторша Лариса Михайловна и какая-то неизвестная Лидочке личность произвольного возраста и серого цвета, очевидно, из отдыхающих, потому что была в халате.

– Вот и она! – воскликнула Марта при виде Лидочки.

– Это вы сделали? – спросил президент. В обычной жизни его волосы были тщательно уложены поперек лысины, а сейчас он забыл о приличиях, и на голове образовалось неаккуратное воронье гнездо.

– Я в первый раз это вижу, – сказала Лидочка.

– Тогда объясните мне, почему вы здесь оказались в такое время и в таком виде?

Еще за секунду до этого Лидочка намеревалась сообщить президенту как официальному лицу про труп в ее комнате и про то, как ее преследовал убийца. Но тон президента и воронье гнездо на его голове сделали такое признание нелепым и наивным. Президент Филиппов был недостоин таких откровенных признаний. К тому же он не выносил Лидочку и не скрывал этого, так что любое признание он тут же обратил бы ей во вред.

– По той же причине, по которой вы очутились здесь в такое время и в таком виде, – сказала Лидочка. Она не хотела, чтобы ее слова звучали наглым вызовом, но именно так и вышло. Глаза президента сузились от возмущения, он приоткрыл рот, вновь закрыл его – и Александрийский, и Марта поняли, что сейчас могут последовать совершенно ненужные разоблачения, но не успели перебить Филиппова, как тот закричал так, что было, наверное, слышно в Москве.

– Это вы позвольте! – кричал Филиппов. – Это вы поглядите, в каком вы виде, и сравните с Мартой Ильиничной, которая вполне прилично одета, так что я попрошу без намеков на наши отношения: а вот вы в шесть утра выходите из мужской комнаты черт знает в чем, и совершенно не стесняетесь, и даже бьете государственные изобразительные ценности – вы не представляете, сколько это сокровище стоит, по нему Эрмитаж плакал, а мы не отдали, я вас отсюда за разврат выгоню, ясно?

– Филиппов! – умоляла его Марта, повиснув на нем, чтобы отделить его от Лидочки, к которой президент направился с целью изгнать ее из обители академиков. – Филиппов, подожди, не трогай Лиду, она совершенно ни при чем. Если она была у Александрийского, то она не разбивала вазу, а если разбивала вазу, то она не была у Александрийского.

– Не была? Не была? А это что?

Указующий перст президента уперся в пол. Все посмотрели туда и увидели, что Лидочка обута в мужские ботинки.

– Это ваши ботинки, профессор?! – с пафосом воскликнул президент Санузии, и профессор, не задумавшись, сразу признался:

– Мои. – И, сообразив, что такое признание может повредить Лидочке, продолжил: – Но заверяю вас, товарищ Филиппов, что ваши подозрения совершенно неуместны. Мое состояние, что подтвердит находящийся здесь доктор, к сожалению, совершенно исключает любое физическое напряжение. Так что присутствие Лидии в моей комнате объяснялось вполне невинными платоническими причинами.

– В шесть утра! Ха-ха-ха, я смеюсь, – сказал президент.

– Как лечащий врач, я должна сказать, – вмешалась в разговор Лариса Михайловна, – что профессор Александрийский болен ишемической болезнью и имеет аневризму сердца, так что любое физическое напряжение опасно для его жизни.

Лариса Михайловна очень волновалась, щеки ее пошли красными пятнами, она выражалась канцелярским языком, который ей казался более убедительным в разговоре с таким человеком, как президент Филиппов, и, как ни странно, именно этот стиль возымел действие, президент спохватился и сказал: