Кирилка
Шрифт:
– На кой чёрт ты носишь его за пазухой?
– Да его немного, вашбродие, фунта с два... и опять же - теплее он от этого...
– Э, дурак... Надо было давеча еще кучера послать в Ольховую! Молока бы, что ли, выпить... но этот все твердит - чичас! чичас!.. Этакая мерзость!
Земский начал зло дергать усы, а Мамаев ласково уставился на пазуху мужика, который стоял, понурив голову, и медленно поднимал к ней руку с шапкой. Исай делал Кирилке какие-то знаки пальцами; мужик взглянул на него и стал бесшумно подвигаться м его сторону, обернув лицо к спине земского начальника.
Лед редел, между льдинами
– Дай мне, брат, хлебца!
– услыхал я подавленный шёпот Исая.
И в то же время Мамаев густо крякнул, а земский громко и сердито сказал:
– Кирилка! дай сюда хлеб...
Мужичонка сорвал одной рукой шапку с головы, другую руку сунул за пазуху и, положив хлеб на шапку, протянул его к земскому, изогнувшись чуть не в дугу. Взяв хлеб в руку, земский брезгливо оглянул его и с кислой улыбкой под усами сказал нам:
– Господа! Все мы, я вижу, являемся претендентами на обладание этим куском, и все мы имеем на него одинаковое право,- право людей, которые хотят есть... Что же? Разделим пополам... сию скудную трапезу... Чёрт возьми! вот смешное положение, но, поверите ли, торопясь застать дорогу, я так спешил... Извольте...
Отломив себе, он подал кусок хлеба Мамаеву. Купец прищурил глаз, склонив голову набок, и, измерив хлеб, откромсал свою долю. Остатки взял Исай и разделил со мною. Мы снова сели в ряд и стали дружно, молча жевать этот хлеб, хотя он был похож на глину, имел запах потной овчины и квашеной капусты и... неизъяснимый вкус...
Я ел и наблюдал, как по реке плывут грязные лохмотья ее зимних одежд.
– Вот,- говорил земский, с упреком глядя на кусок в своей руке,извольте видеть - это хлеб! В то время, как за границей крестьянин имеет вино, сыр, пшеничный хлеб,- наш мужик ест... эту гадость. Мякина в нем, кислота какая-то... и этим питаются накануне двадцатого столетия!.. А почему?
Так как вопрос был обращен к Мамаеву, купец тяжело вздохнул и скромно ответил:
– Пишша не тово... не располагает...
– А по-че-му-с?
– Истощала почва земли... так сказать...
– Хм! Полноте! Эти разговоры об истощении земли - просто выдумка земских статистиков...
Кирилка вздохнул и поправил шапку на голове.
– Ты! Скажи - земля родит?
– обратился к нему земский.
– Да ить... она всяко... когда ей в мочь, то она - сколько угодно!
– Не виляй! Говори прямо - родит?
– То есть... стало быть, ежели...
– Вре-ешь!
– Ежели руки к ней, то она - ничего...
– Ага-а! Вы слышите - руки! Вот потому-то она и не родит, что рук к ней некому приложить... Что мы видим? Пьянство и распущенность... леность. Руководителя нет. Недород - на сцену выступает земство: на, сей, батюшка, на, ешь, батюшка... Не-ет-с, это непорядок! Почему до шестьдесят первого года родила? Потому что - если недород - сейчас его, голубчика... мужика то есть - пожалуйте-ка сюда! Вы как пахали? Вы как сеяли? Потом дадут ему сей! И - родит,
о, поверьте! А теперь, живя за пазухой у земства, он спрятал все свои способности... потому что не знает, как употребить их с большей пользой для себя, а указать некому...– Это - точно, помещик мог заставить всё, что угодно,- уверенно сказал Мамаев.- Он что хотел из мужика делал...
– Музыкантов, живописцев, танцоров, актеров...- с жаром подхватил земский.
– Всё, что угодно!
– Истинно-с!.. Я вот тоже помню, когда еще мальчишкой был... так у нас... у графа... в дворне был один... подражатель, так сказать...
– Н-да?
– Всему выучился подражать! Не токмо звукам, которые от человека и скота... но даже деревянным и иным... изображал, как доску пилят или стекло бьется. Надует щеки и - хорошо выходило! А то, бывало, граф скажет: "Федька! лай, как Злобная лает! Федька! лай, как Перехват!.." И лает. Вот до чего достиг! Теперь бы за этакое искусство мно-ого денег можно взять!
– Лодки едут!
– возгласил Исай.
– А! Наконец!
– Вот и дождались...- с улыбкой сказал мне Мамаев.
– Да...
– Уж это всегда так: ждешь, ждешь и... дождешься! Всему есть свой конец...
– Ведь это утешительно,- не правда ли?
– Еще бы-с!
– Ежели бы не это - многие совсем не могли бы жизнь терпеть,- сказал Исай.
У того берега реки среди льда копошились две длинные темные точки.
– Лезут,- сказал Кирилка, посмотрев на них.
Земский начальник искоса взглянул на него и спросил:
– Ну что, всё пьешь?
Кирилка виновато ответил:
– Ежели когда случится... выпиваю...
– А лес воруешь?
– Зачем мне лес, вашбродие!
– Нет, однако?
– Никогда я, вашбродие, не займовался лесом!
– сказал Кирилка и даже головой потряс отрицательно.
– А судил я тебя за что?
– Известно... судили вы, это точно...
– За что?
– Как вы начальники... то вам и положено судить нас.
– Хи-итрая ты бестия! Ну, а с барж, во время паузка, тоже воруешь по-прежнему?
– Я, вашбродие, один раз попробовал.
– Да и то попал, ха-ха-ха!
– Не привышно нам это - потому и попал.
– Надо приучиться? ха-ха-ха!
– Хе-хе-хе!
– смеялся Мамаев.
Лодки, отталкиваясь баграми от льдин, напиравших на борта, подвигались к нашему берегу. Мужики в них что-то кричали друг другу. Кирилка тоже приставил ко рту кулак трубкой и неожиданно сильным голосом крикнул им:
– На ветлу потрафля-ай!..
Крикнул и почти кувырком скатился вниз с бугра к реке... Мы тоже последовали за ним.
Скоро мы садились в лодки: в одну я с Исаем, в другую Мамаев с земским.
– С богом, ребята!
– сняв фуражку и крестясь, скомандовал земский.
Двое мужиков на его лодке тоже истово перекрестились и стали тыкать баграми во льдины, сжимавшие лодки. А льдины ударялись о борта, и раздавался зловещий, хрустящий звук. На воде было холодно. Лицо Мамаева, я видел, как-то побурело. Земский начальник, хмуря брови, строго и беспокойно смотрел вверх по течению, откуда на наши лодки неслись огромные голубовато-серые куски льда. Маленькие льдины шуршали о киль, и казалось, будто чьи-то острые крупные зубы грызут дерево лодок...