Кирилл и Мефодий

После его слов воцарилась полная тишина, и только каган сказал:

— Хороших гостей послал нам василевс, не будем оставлять их голодными...

Все согласно кивнули, и просторный вал заполнился звоном чаш и стуком посуды.

Довольный первыми шагами миссии, Мефодий тайком пожал руку брата. В конце обеда был определен и день большого диспута во дворце кагана.

11

Дети резвились на поляне, и Борис остановился полюбоваться ими. Он давно уже не задерживался около них, занятый своими мыслями и делами. Расате вымахал не по годам. Он рос своенравным, не очень-то задумывался над своими поступками и дружил с теми, кто был меньше его. В его голове с невысоким приплюснутым лбом медленно рождались мысли, остававшиеся для отца тайной. Борис понимал их лишь тогда, когда сын делал какую-либо пакость. Скрытный у него был характер, скрытный, и это пугало отца. Анна и Гавриил [50] были совсем иными: любили ласку, теплое слово, похвалу. Спешили посоветоваться или спросить, прежде чем сделать что-то, в правильности чего у них были сомнения. Расате часто бил их, командовал ими. Несмотря на то что он был старшим, он все еще вел себя как ребенок. А может, слишком рано понял, что он первый наследник и остальные должны ему подчиняться Борис пытался постепенно оторвать его от ребячеств, наставить на истинный путь, чтобы, когда Расате встанет во главе государства, он не пасовал перед неожиданными трудностями. Но Расате воспринимал уроки отца как-то нехотя. Единственное, что привлекало его, — это очертя голову скакать на полудиких конях, нисколько не заботясь о том, какие тревоги это вызывало дома. Когда он садился на лошадь, его лицо становилось злым; он не слезал с нее, пока не подчинял себе. Непревзойденный джигит! Но безрассудство его совсем не радовало отца. Наследник должен ко всему подходить разумно. Хочешь быть добрым и к себе и к народу — не увлекайся, умеряй страсти... Дети резвились на поляне. Зеленая трава будоражила, они вели себя как молодые барашки во время первой весенней пастьбы. В живости Расате и неловкости Анны Борис узнавал себя самого и с радостью думал, что человек не совсем уходит из этого мира. Все еще повторится — в улыбке, гримасе, легком шмыгании носом или в походке. Глядя на самого младшего, на Гавриила, он видел свою походку: плечи развернуты несколько назад, ступни ставятся пальцами внутрь, не сильно, а слегка. Брови и волосы были у Гавриила от матери. Но, как отец, он одинаково ловко действовал и правой и левой рукой. Расате внешне походил на деда Пресняна, но скрытность характера унаследовал от второго дедушки, отца Косары. «Впрочем, что это я прицепился к мальчику? Молодой еще, потому и буйный — из молодой пшеницы разве испечешь хлеб, разве приспособишь для работы жеребенка? С сегодняшнего дня надо отдать его дедушке Иртхитуину. Пусть он и Сондоке позаботятся о воспитании престолонаследника. Потом можно будет отдать его Ирдишу. Уж тот постарается научить племянника уму-разуму, обратит его на путь истинный. Ирдиш свое дело знает». При мысли о младшем брате Борис виновато улыбнулся. Он долго держал его в стороне от государственных дел, не доверяя ему. Все казалось, тот завидует, держит камень за пазухой. Эти сомнения развеялись самым неожиданным образом. Однажды они охотились в лесах Хема, хан погнался за серной, оторвался от своих людей и на обратном пути вывихнул ногу. Стемнело. Он был близок к отчаянию, когда вдруг наткнулся на Ирдиша. Борис внушил себе, будто брат только и ждет удобного случая, чтобы расправиться с ним, но Ирдиш, увидев его вспухшую ногу, чуть не расплакался. Он взвалил Бориса на спину и нес до тех пор, пока они не нашли людей Этот вечер снял все подозрения. Хан возвысил Ирдиша, и канатаркан стал его надежной опорой в государственных делах. Он был умным советником. Борис жалел, что так долго не допускал его к управлению государством. Теперь Ирдиш управлял Старым Онголом, и жалоб на него от тарканов не поступало.

50

Их пртоболгарские имена неизвестны.— Прим, авт.

Хан позвал сына; Расате неохотно прервал игру, подошел к отцу, поклонялся.

— Завтра утром зайдешь ко мне.

— Хорошо, отец.

Борис вскочил на коня и отправился в Плиску, оставив на поляне, за рвом, детей, за которыми присматривала мать Бориса и слуги. Вот уже десять дней, как миссия Людовика Немецкого была в Болгарии. Хан не забывал о навязанном ему мире и не спешил проявить к миссии уважение. Тем более что он знал, о чем они будут просить.

Карл Людовик Немецкий нуждался в помощи для подавления бунта в Каринтии, который возглавил его родной сын. Карломан. Он поднял оружие против отца, чтобы отправить его в царствие небесное и самому сесть на трон. Как простить такое кощунство?! Но... Карломан ли самый опасный враг Людовика? Он вряд ли взбунтовался бы, не будь поддержки великоморавского князя Ростислава. Будучи правителем восточных земель в отцовской империи. Карломан сблизился с Ростиславом и отказался подчиняться отцу. Король Людовик знал, что оба его врага ищут союзников и уже договорились с хорватским князем, в столице которого побывало их посольство. Положение становилось тревожным, тем более что заговорщики собирались заручиться и поддержкой Византии. Поэтому король решил обратиться к болгарскому хану, надеясь богатыми дарами привлечь его на свою сторону. Спрыгнув с белого коня, хан бросил поводья слуге и упругим шагом направился в тронный зал. Великие боилы во главе с кавханом и братьями Доксом и Ирдишем ожидали его. Борис сел на золотой трон и оглядел присутствующих. В стороне сидел великий жрец — совсем уже старый. Его гноящиеся глаза были почти закрыты от старческой дремоты. Грязная одежда плотно укутывала толстые ноги, борода была закручена в косички, на которых виднелось множество узелков — против порчи. Брезгливо сморщив нос, хан перевел взгляд на остальных. Наряду с великими бондами Старого и Нового Онголов в зале присутствовали Онегавон, канабагатур Иртхитуян с сыном Сондоке, ичиргубиль Стасис — начальник внутренних крепостей, сампсисы Пресиян и Алексей Хонул. Был и таркан Белграда, сопровождающий послов Людовика Немецкого.

Первым говорил кавхан. Ознакомив с вопросами, которые предстояло обсудить, он попросил Алексея Хонула рассказать о положении в византийской столице. Алексей покинул Константинополь после ареста Феоктиста, ибо был одним на тех, кто замышлял заговор против Варды. Именно его воины должны были открыть крепостные ворота адрианопольскому стратигу. После провала Хонул успел спрятаться в городе и позже бежал на лодке в Одесос с четырьмя товарищами. После долгих мытарств трое добрались до болгарской границы и решили просить у хана защиты. Сначала их встретили недоверчиво. Лить когда соглядатаи Иртхитуина подтвердили, что их рассказ правдив, Алексея приняли как положено в ханском дворе и дали ему титул сампсиса, то есть доверенного человека. Алексей — красивый стройный мужчина с холеной бородой — сегодня впервые пришел на Великий совет, он подробно рассказал о заговоре, описывая нравы и ссоры во дворце, но утаил имена тех, кого еще не раскрыли, а затем гневно обрушился на Варду, обвиняя его в жестокости и предвещая ему близкую смерть.

В конце Алексей обратился с призывом к хану и его советникам не терять зря времени, напасть на Царьград, пока там все увлечены церковными и политическими ссорами, ибо византийское войско находится на границе с сарацинами и столицу можно быстро и легко захватить.

Великие боилы встретили этот призыв молча. Немало правды было в словах Алексея, но, с другой стороны, вряд ли стоило доверять человеку, который спасся бегством и готов пойти против своей родины. Было во всем этом что-то нечистое и коварное. После Хонула говорил сампсис Пресиян — глаза и уши Старого (Задунайского) Онгола. Он сообщил следующее: послы василевса прибыли в страну венгров и ведут переговоры о заключении с ними союза, который, по его словам, направлен исключительно против Болгарии: боилы донесли: по ночам с венгерской стороны слышится волчий вой — верный знак, что венгры готовятся к нападению. Сампсис был готов ознакомить Великий совет также с намерениями Карломана и Ростислава, но, подумав, уступил слово таркану Белграда. Тот говорил долго и обстоятельно, описывая возбуждение среди сербов, хорватов, великомораван, а также в восточных землях Карломана. О переговорах с византийцами он не слышал, но извечный враг Болгарии, конечно, займет свое место среди ее противников... Эти слова рассеяли досаду от прежних выступлений. От имени задунайских Тарханов он предложил подтвердить союз с Людовиком Немецким как необходимый стране и народу.

Когда обсуждение закончилось, стало ясно, что большинство советников — за болгаро-немецкий союз. Тогда ввели послов Людовика. Все четверо, не считая переводчика, были воины. Тяжелые сапоги, крупные тела, увенчанные массивными головами, казавшимися еще массивнее от обрамлявших их рыжих волос, — все это внесло в тронный вал нечто суровое и холодное. Эта холодность исходила также и от их серых глаз, и от их взглядов, которые они переводили с одного члена совета на другого. Сначала они поклонились Борису. По залу распространялся запах дегтя от сапожищ. Этот запах вытеснил аромат сожженных трав. Положив руку на грудь, предводитель подошел и протянул хану тонкий свиток, хан передал его Доксу. Выждав, пока германцы встали на место, Докс стал читать. В коротких неуклюжих предложениях Карл Людовик Немецкий приветствовал великого хана Болгарии, желал здоровья и успехов в мирной жизни и на поле брани, просил подтвердить заключенный ранее союз, посылая следующие дары — эти дары, от золотого подноса до лисьих шкур, перечислялись с немецкой аккуратностью.

Потом переводчик подал знак, внесли дары, свалив их в к учу посередине зала. Мехов было так много, что запах от них прогнал дегтярную вонь. Глядя на богатые дары, Борис испытывал удовлетворение, но виду не подавал.

Наконец германский король осознал свое положение. Столь щедрым может быть только благодарный или перепуганный человек. Золото пойдет в ханскую казну, а меха будут отданы этим людям в зале: пусть помнят, как германцы просили помощи.

12

Прошел и большой диспут. Он продолжался целых два дня. Сначала спорили о старшинстве законов, данных богом: надо ли следовать законам Моисея или Новому завету. Спор этот накалил страсти. Иудеи отказались считаться с явлением Иисуса и с Новым заветом, утверждая, что время помазанника божьего еще не пришло. Ссылаясь на пророков, Константин доказал, что чтить только свод законов Моисея — великое заблуждение, ибо задолго до Моисея бог дал закон Ною, наказав: «Вот, Я поставлю завет Мой с вами с потомством вашим после вас...». Иудеи на это ответили, что они, мол, считают заветом, но не законом божье повеление Ною. Спор затянулся, и философу пришлось обратиться к примерам из священных книг, чтобы убедить и опровергнуть их. Самый большой вес имели слова божьи к Иеремии: «Так говорит Господь Бог Израилев: Я заключил завет с отцами вашими, когда вывел их из земли египетской». Худощавый иудейский мудрец, помолчав немного, заметил:

— Можно согласиться с тем, что закон — это и завет, но те, кто соблюдал скрижали Моисея, были угодны богу. Мы тоже так поступаем и надеемся, что бог возлюбит нас. А вы, провозглашая новый закон, тем самым попираете божий!

Философ торжествующе посмотрел на него. Сделан первый прорыв в пользу Нового завета! Каган тоже заметил это. Друзья и ученики Константина радостно переглянулись: противники молчали, уставившись в пестрый ковер на полу.

— Нет, мы поступили хорошо! — возразил Константин и, сославшись на завет Ноя и на законы Моисея, тут же привел свидетельства их отмены. Он процитировал высказывание Иезекииля: «Заменю этот и дам вам другой!» Философ поднял руку: — Это сказал ему бог, а вот слова Иеремии: «Наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, не такой завет, какой Я заключил с отцами их в тот день, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской; тот завет Мой они нарушили, хотя Я оставался в союзе с ними, говорит Господь. Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их, и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом...» И далее: «Остановитесь на путях ваших, и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим. Но они сказали: «Не пойдем». И поставил стражей над нами, сказав: «Слушайте звука трубы». Но они сказали: «Не будем слушать». Итак, слушайте, народы, и знай, собрание, что с ними будет. Слушай, земля: вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их, ибо они слов Моих не слушали и закон Мой отвергли».

Философ осмотрел притихший зал.

— Разве надо еще говорить вам устами пророков, чтобы вы удостоверились в прекращении действия скрижалей Моисея? Зачем в таком случае вы убеждаете этот народ принять вашу веру, хотя она не является истинной?

Худощавый мудрец, однако, не сдавался. Он все листал старый список Талмуда и хотел было прочесть что-то еще, но сидящий слева от него человек положил руку на книгу и сказал:

— Каждый еврей знает, что так и будет. Но не пришло еще время помазанника...

— Зачем обманывать себя? — вскипел философ. — Разве не сбылись предсказания пророков и слова бога? И Иерусалим погиб, и жертвоприношений нет, и все сбылось. Малахия ясно говорит; «Нет Моего благоволения к вам, говорит Господь Саваоф, и приношение на рук ваших не благоугодно Мне. Ибо от востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву». А Даниил, послушав ангела, сказал так: «...до Христа Владыки семь седмин и шестьдесят две седмицы»... А как вы думаете, что это за железное царствие, о котором говорит Даниил в сновидении?

— Римское! — хором ответили все.

— А камень, что сорвался с горы без прикосновения рук человеческих?

— Помазанник!.. Но если признать, основываясь на предсказаниях пророков и других доводах, что он уже пришел, то как ты тогда объяснишь, почему все еще удерживает власть римское царствие?

— Оно уже не властвует, — ответил философ, — оно отошло в прошлое, как всё из видения. Ибо не римское наше царствие, а Христово, как пророк и сказал…

Много анергии потребовалось Константину в первый день диспута. На следующий день спрашивал главным образом каган, желая уточнить некоторые вопросы религии. Философ отвечал ясно, приводил примеры, чтоб всем непосвященным было легче понять. В конце спора потребовала к себе внимания отвергнутая магометанская вера. Сарацинский мудрец, хорошо знающий Константина со времени диспута в столице халифов, долго и чинно молчал, опасаясь его острой мысли. Но так как он рисковал потерять благоволение своих верующих в земле хазарской, которых и без того можно было перечесть по пальцам, то решил выступить. Погладив седую бороду и постучав по золоченой оправе Корана, старец попросил слова, но его опередил один из советников кагана: