Кирилл и Ян (сборник)

Петрович бы так и уснул, если б рядом не раздался встревоженный голос.

— Мужик, ты чего? С тобой всё нормально?

Он нехотя повернулся и увидел двух студентов, отделившихся от уходящей группы.

— Мужик, — один из них наклонился, и видя, что Петрович не реагирует, повернулся к приятелю, — давай, поднимаем его, а то помрёт ещё.

Они подхватили Петровича и легко поставили на ноги.

— Помнишь, где живёшь? — спросил один студент.

— Тут рядом, — Петрович глупо улыбнулся, — в заводских домах, знаете?

— Знаем. Давай, отведём, пока менты тебя не оприходовали.

По узкой кривой улочке студенты потащили Петровича к серым пятиэтажкам, нависшим над садами, усыпанными яблоками, и чем ближе они подходили к цивилизации, тем бодрее чувствовал себя Петрович. Так происходило всегда, стоило ему подойти к дому — наверное, всё-таки жил в нём какой-то потаённый стыд перед женой, только просыпался он почему-то лишь когда заканчивалось спиртное.

— Сам дальше дойдёшь? — спросил студент, заметив произошедшую перемену.

— Дойду, — Петрович тряхнул головой и вдруг совсем не к месту вспомнил их с Сашкой беседу, — ты как думаешь, Бог есть?

— Бог?.. — студент опешил, — а ты чего, к Богу собрался? Так, может, зря мы тебя тащили?

Расхохотавшись, ребята пошли прочь.

— А ангелы?.. — крикнул вслед Петрович, — вы ж ангелы, да?..

— Ангелы, ангелы, — весело толкая друг друга, студенты скрылись за углом.

— Ангелы должны быть, — сказал Петрович уверенно, — а иначе как?.. — и пошатываясь, двинулся к подъезду.

Хорошо, что жил он на втором этаже — подняться выше сил ему б могло не хватить. Держась за косяк, он позвонил в дверь, и та распахнулась.

— Опять, ирод!.. — увидев мужа, Люба всплеснула руками, — да когда ж это кончится!..

Она втянула мужа в квартиру. Петрович облегчённо привалился к стене, но зная, что сначала надо разуться, попытался наклониться; правда, догадливая жена опередила его.

— Только не падай! — присев на корточки, она расстегнула туфли и помогла извлечь из них ноги. Возложив на плечо бессильную руку, довела мужа до дивана, — ложись, горе моё.

Петрович покорно повалился на бок и поджал ноги. Всё, он дома, и никто ему не страшен, ни милиция, ни новый директор, ни Бог в своём голубом небе; блаженно вздохнул и закрыл глаза, а Люба опустилась в кресло напротив и заплакала.

Подобные сцены повторялись с завидной регулярностью, словно поставленные по одному сценарию. Люба догадывалась, что ничего нового уже не будет — никакого хэппи-энда, и сама не могла понять, что же удерживает её здесь. Ведь запросто можно всё бросить и уехать, например, в Волгоград, куда дочь звала её уже целый год; еще там ждёт внучка Лизонька, а она тут… Люба смотрела на спящего мужа и не могла сформулировать, чем же она здесь занимается.

Один раз она всё-таки была в Волгограде, и явственно представив вид на Волгу, открывавшийся из окна; комнату, в которой может в любой момент поселиться, Люба успокоилась. Перестав плакать, она печально подумала — …он же совсем тут пропадёт… Она даже мысленно давно не произносила «я люблю его», хотя, скорее всего, так оно и было, не поддаваясь никакому разумному объяснению.

…Если вдуматься, разве такое можно любить?.. Люба снова вздохнула, и чтобы не отвечать на риторический вопрос, отправилась на кухню. Она знала, что скоро муж проснётся и его надо накормить, налить сто грамм (не больше!), и тогда он обнимет её, поцелует, скажет, что она самая лучшая на свете… Ну, разве можно уехать от всего этого?..

Петрович открыл глаза, когда уже стемнело. За стенкой тихонько бубнил телевизор, а за окном шептали свою колыбельную тополя, рождая благодатный покой, когда не хочется даже шевелиться — достаточно, то открывать глаза, чтоб не потеряться в пространстве, то снова закрывать их, обретая необъяснимое состояние лёгкости и какого-то кружения. Петрович облизнул губы и сразу понял, что сделал это зря — сразу во рту появилась противная сухость и горечь, напоминавшая о нездоровой печени. Состояние неуёмного блаженства исчезло, зато вернулась дрожь в руках и тяжесть в голове.

— Люб! — позвал он и прислушался к приближающимся шагам, — любовь моя, где ты?..

— Ну что, ирод? — Люба остановилась на пороге и улыбнулась тому, что муж всё-таки жив. Она каждый раз боялась, что тот заснёт и в угаре не заметит, как остановится сердце. Может, она б и не думала об этом, но доносившееся каждый день из-за соседской стенки «чтоб ты сдох, окаянный!..» невольно заставляло примеривать ситуацию к себе. Нет, она никогда не желала Петровичу смерти.

…Лучше мы умрём вместе, в один день. Дети большие, у них всё равно своя жизнь…Только, вот, ей было всегда очень жаль Лизоньку…

— Ну, прости, — Петрович неуверенно протянул руки, — оно как-то само получилось.

— Оно у тебя всегда само получается, — Люба вздохнула, — есть будешь?

— А сто грамм найдётся? Муторно на душе, — Петрович беспомощно улыбнулся.

— Идём, ирод. Тебе б только сто грамм.

Люба уже гремела тарелками, когда Петрович только выбрался в коридор. Огляделся, словно вспоминая, где находится кухня, и, вроде, не связанные между собой детали соединились в его сознании — он увидел у двери полное мусорное ведро и Любину сумочку, лежавшую на трюмо. Дальше всё происходило помимо его воли. Мгновенно расстегнув замок, Петрович выхватил из кошелька трояк и сунул в карман. А больше ему и не надо — ему б только на «четвёрочку»!..

— Люб! — крикнул он, — я пока мусор вынесу!

— Чего это, на ночь глядя? — жена удивлённо появилась из кухни, — пойдёшь на работу…

— Воняет, — сходу ответил Петрович, удивляясь собственной находчивости.

— Я что-то не чувствую, — Люба пожала плечами, — ну, вынеси, если хочешь. Только не долго — я уже грею.

— Пять минут! — Петрович подхватил ведро и выскочил за дверь, пока жена не передумала.

Конечно, дойти до магазина было не пять минут …Минут десять, — прикинул он, — ещё десять — купить, минуту выпить… а эту дрянь куда? — он взглянул на ведро, — не с ним же идти?..

Замаскировав ведро в кустах, Петрович торопливо, насколько позволяла координация, направился в арку, через которую лежал путь к гастроному. С улицы доносился гул машин, где-то за спиной повизгивала собака, а в беседке громко смеялись парни и девчонки, у которых уже всё было припасено и не требовалось никуда спешить. И вдруг среди этого привычного набора звуков Петровичу послышался голос — такой отчётливый, словно раздавался над самым ухом.

— Неправильной дорогой идёшь. Вернись.

Петрович оглянулся, но никого не увидел. А впереди чернел проём арки, за которым призывно светились огромные аппетитные витрины, и было даже видно, что в штучный отдел нет никакой очереди!..