Кисмет

— По-хорватски я говорю не очень, но он сказал примерно так: имей в виду, это был только твой брат, а у тебя есть еще жена и дети. Надеюсь, теперь ты наш на сто процентов.

Рэкетиры ведут себя с такой жестокостью, подумал я, что такие, как Ромарио, если они отказываются платить, подвергают смертельной угрозе жизнь всех своих близких.

— Того, долговязого, с его дружками особенно веселило то — это они обсуждали за рюмкой водки, — что среди бледнолицых есть люди всех национальностей: сербы, хорваты, цыгане. Одно из его любимых изречений: «Югославия — это наша шлюха, которую мы посылаем на панель».

— А откуда им известно, какие у беженца родственники и где?

— У них есть списки, не знаю, как они их составляют. Долговязый у них в организации не главный. Там есть и поглавнее. Боссы сидят в Хорватии, а тут, в Германии, есть один надутый немец. Он был здесь два раза и вел себя, как немецкие туристы когда-то вели себя в Хорватии — мне бабушка рассказывала.

— У него еще такие холодные голубые глаза?

— Точно. Смотрит всегда так, будто хочет кого-то трахнуть или убить. Позавчера он приходил сюда и орал на долговязого, как на последнего выдавальщика топчанов на пляже. Мне кажется, что в ближайшие дни у них какая-то важная встреча.

— У шефов?

Он пожал плечами.

— Мой дядя на выходные заказал тонну мясного филе. Это, конечно, не для его завсегдатаев-алкашей.

Я вспомнил об албанце. Не слишком ли я поторопился, включив его в игру против гессенских головорезов Аренса. Но что-то я должен был ему предложить. Нельзя вовлечь албанца в дело, а через несколько дней сказать: извини, я ошибся. Во всяком случае, я не мог так поступить, если хотел остаться в этом городе и продолжать зарабатывать деньги в качестве частного детектива. Сходняк хорватских боссов был очень кстати. Если, конечно, он состоится, и если я смогу узнать когда.

— А ты не знаешь, для чего они пудрятся, носят парики и не говорят ни слова?

— Такой приказ сверху. Но я не до конца понимаю, зачем все это. Однажды видел, как один из-за жары снял парик, так его потом отдубасили в задней комнате. Все эти штучки-дрючки и прикид имеют какое-то значение для боссов.

Наконец я спросил у него про тех двух бледнолицых, которые не появились здесь в последний четверг. Но больше того, что с тех пор о них не было сказано ни слова, он не мог рассказать. В общем, на сегодня было достаточно как для меня, так и для Звонко. Я предложил ему сигарету, и мы вместе выкурили по одной.

Через некоторое время он спросил:

— Мне не надо беспокоиться, что вы меня заложите или?..

— Ни на секунду. Но вообще-то тебе лучше подыскать другую работу. Скоро там начнутся очень крутые дела.

— Вы, верно, шутите? А вы знаете, как трудно нашему брату найти здесь работу?

Я вынул карандаш и листок бумаги из кармана и написал на нем имя и номер телефона Слибульского.

— Продавец мороженого. Устраивает? Насколько я знаю, зарабатывают они неплохо. Позвони по этому номеру завтра утром и скажи, что ты от меня, от Каянкая, — сказал я, давая ему листок.

Он взглянул на него и, поколебавшись, сунул его в карман.

— Благодарю.

— И я тебя благодарю. Если твой дядя или его дружки будут тебя обижать, позвони мне. Чем скорее ты уйдешь из этой лавочки, тем лучше для тебя. — Я протянул ему руку. — Увидимся у Слибульского.

Он кивнул, а потом долго сдерживался, чтобы не расхохотаться. Наверное, он с трудом верил, что человек с разбитой физиономией и с пистолетом в кармане ему ничего не сделал.

Через десять минут я уже мчался из города, как две капли воды похожего на младшую прыщавую сестру Мэрилин Монро, и, если бы не мои ноющие от боли плечи, на прощанье помахал бы Оффенбаху из бокового окна рукой.

Оставив машину в запрещенном для стоянки месте, я поковылял в «Мистер Хэппи». Было около трех часов ночи, и под конец недели в баре в это время работал только один видак. Сотрудники дремали, устроившись на розовых плюшевых диванах, или попивали кофе и отгадывали кроссворды в ожидании последних посетителей. Раздавались только тихие ритмичные стоны, смешанные со звуками рояля.

Я прошел через зал, здороваясь направо и налево, и, как всегда, нашел Дебору в кухне. Она ела бутерброды с ветчиной и листала вместе со своей коллегой каталог модной одежды.

— Ой, бэби, что это с тобой?

Но что бы со мной ни случилось, это не могло заставить ее прекратить жевать свои бутерброды, намазывая горчицей хлеб и смачно откусывая. Набив рот, она констатировала:

— Да, вид у тебя не ахти!

Дебора, она же Хельга, была маленькой пухленькой двадцатилетней толстушкой родом из деревни где-то на севере Германии. Она носила прическу в «итальянском стиле», ногти цвета малибу, черри и фламинго, спортивные костюмы, на которых должно было быть как можно больше застежек-молний, и, выходя из дома, надевала кепку с надписью «Задорный жучок». По словам Деборы, эта работа ее не тяготила, а иногда даже доставляла удовольствие. Она жестко экономила, чтобы накопить деньги и через пару лет открыть в своей деревне бар с эспрессо и сэндвичами. Вообще-то самой большой радостью в ее жизни было поесть. За это я ее и любил: она ела, как корова, — медленно, с аппетитом, и ничто не могло помешать ей жевать. Для меня же созерцание жующей Деборы вполне заменяло йогу.

— Ничего, пройдет, — сказал я, когда она выуживала из банки маринованный огурец, отряхивая его от жидкости. — У тебя еще дела?

— Ерунда, давно нет никаких дел. Я только съем что-нибудь, а потом могу смыться. Можешь уже идти наверх, если хочешь.

— Я бы с удовольствием нырнул в ваше джакузи.

— Ха-ха, — сказала Дебора, помахивая в воздухе огурчиком. — Только за дополнительную плату, — добавила она, подтолкнув коллегу локтем в бок. Та презрительно фыркнула.

С Деборой я познакомился, вытащив ее когда-то из одной неприятной истории с сутенером — это было в заведении Вилли де Вилля «На тихих небесах». С тех пор у нас с ней была негласная договоренность: раз в неделю я мог воспользоваться ее ласками, а за это готов был помочь ей в случае возможных дальнейших неприятностей. Но таких неприятностей не предвиделось, поскольку я определил ее в другое подобное заведение, «Мистер Хэппи», которое было не менее спокойным и цивилизованным, чем деревенская пекарня из французского фильма. Хозяйку этого заведения я знал много лет и рекомендовал ей Дебору. Признаков того, что она находила все меньше смысла в нашей договоренности, становилось в последнее время все больше, и несмотря на то, что она по-прежнему улыбалась, я чувствовал, что счетчик в ее подсознании отбивал недоплату в двести марок во время каждой нашей встречи.

— Пойдем, бэби, я пошутила. Конечно, искупайся в бассейне. Только надо сначала ополоснуть его. После последнего клиента его никто не вымыл, а мужик был волосатый как обезьяна.

— Хм.

— До скорого. — Она послала мне воздушный поцелуй. — Я уж постараюсь привести тебя в порядок, завтра будешь как новенький.

И это ей действительно удалось. Когда Дебора была сыта и в хорошем настроении, никто не мог сравниться с ней по «наведению порядка» в том смысле, какой вкладывала она в эти слова. В качестве вечернего «расслабона», как выражался Слибульский, лучшего нечего было и желать.