Китаец

Однако Я.А. не умирает. Внезапно, без всякого перехода, он опять здоров.

Судя по всему, Я.А. работает мастером в компании под названием «Сентрал Пасифик», строящей железную дорогу от Тихого океана к некой точке, где она должна соединиться с линией, которую одновременно прокладывает от Восточного побережья конкурирующая компания. Иногда он сетует, что «работники очень lazy», [2] если не надзирать за ними со всей строгостью. Большей частью он недоволен ирландцами, поскольку те много пьют и не всегда спозаранку, как должно, выходят на работу. По его словам, приходится увольнять каждого четвертого ирландца, что создает большие сложности. Индейцев нанимать невозможно, так как они не желают работать столько, сколько требуется. С неграми попроще, но это либо беглые рабы, либо вольноотпущенники, неохотно подчиняющиеся приказам. Я.А. пишет, что «здесь бы очень пригодилось побольше отличных шведских парней вместо коварных китайских кули да пьянчуг-ирландцев».

2

Ленивые (англ.).

Биргитта Руслин отчаянно напрягала зрение, разбирая мелкий почерк. Временами садилась на кровать, закрывала глаза. Потом принялась изучать три связки писем. Автор — все тот же Я.А. Тот же почти неразборчивый почерк. Пишет он родителям, рассказывает, как живет. Есть заметное противоречие между дневниковыми записями и тем, что Я.А. сообщает в письмах домой. Если принять, что в дневнике он описывает реальные обстоятельства, тогда в письмах он лжет. В дневнике он отмечает, что его месячное жалованье составляет одиннадцать долларов. А одно из первых прочитанных ею писем гласит: «Начальники так мной довольны, что платят мне теперь 25 долларов в месяц, что можно сравнить с заработком окружного писаря у вас в Швеции». Хвастает, подумала она. Знает, что на таком расстоянии никто его проверить не может.

Продолжая читать письма, она всюду натыкалась на ложь, одна беззастенчивее другой. У него вдруг появилась невеста, кухарка по имени Лора, из «приличной нью-йоркской семьи». Судя по дате письма, как раз в это время он лежит при смерти и в страхе пишет завещание. Лора, вероятно, пригрезилась ему в бреду.

Человек, которого Биргитта Руслин старалась себе представить, все время ускользал, уворачивался. Она все нетерпеливее листала дневники и письма.

Несколько часов она просидела, склонясь над малоразборчивыми текстами, и вдруг замерла. В одном из дневников лежал документ — по-видимому, платежная ведомость. За апрель 1864 года Ян Август Андрен получил 11 долларов. Теперь она точно знала, что именно этот человек написал и письмо, найденное в бумагах матери.

Она встала, посмотрела в окно. Какой-то одинокий мужчина расчищал дорожку от снега. Когда-то из Хешёваллена эмигрировал человек по имени Ян Август Андрен, думала она. Очутился в Неваде, поступил работать на железную дорогу, стал мастером и, похоже, недолюбливает ирландцев и китайцев, которые состоят под его началом. Вымышленная невеста, вероятно, попросту одна из «женщин легкого поведения, которые крутятся возле строительства», как он писал в дневнике. Распространяют среди работников венерические болезни. Шлюхи, идущие следом за железной дорогой, создают беспорядок и проблемы. То и дело случаются драки между работниками, заразившимися дурными болезнями, и не менее регулярно — потасовки среди женщин.

В том дневнике, который она прочла почти до половины, Я.А. в одном месте описывает, как ирландца по фамилии О'Коннор приговорили к смерти за убийство шотландца-железнодорожника. Спьяну оба поссорились из-за какой-то бабенки. Теперь О'Коннор будет повешен, и приезжий судья решил, что произойдет казнь не в городе, а на холме, рядом с тем местом, до которого дотянули рельсы. Ян Август пишет: «Думаю, очень хорошо, что все увидят, к чему приводят пьянство и поножовщина».

Смерть ирландца он описывает очень подробно. Парень совсем молодой, «с пушком на подбородке», замечает Ян Август Андрен, и его повесят.

Раннее утро. Казнь состоится аккурат перед началом утренней смены. Даже из-за этого ни один рельс, ни одна шпала не должны лечь на место с опозданием. Мастерам велено проследить, чтобы на казни присутствовали все. Дует резкий ветер. Ян Август Андрен завязывает рот и нос носовым платком, когда расхаживает вокруг и проверяет, чтобы все вышли из палаток и собрались у холма, где назначена казнь. Виселица стоит на помосте из свежепросмоленных шпал. Как только молодой О'Коннор будет повешен, виселицу разберут и шпалы отнесут на вновь сооруженную насыпь. Под конвоем вооруженных охранников приводят осужденного. Священник тоже здесь. Ян Август Андрен пишет, что среди рабочих «послышался ропот. На миг могло показаться, будто ропот обращен против палача. Однако затем стало ясно, что каждый из собравшихся радовался, что повесят не его. И все же я тогда подумал, что многие из тех, кто ненавидит тяжелую ежедневную работу, испытывали сейчас ангельскую радость, что и нынче смогут таскать рельсы, сгребать щебень и класть шпалы».

Ян Август Андрен очень подробно расписывает эту казнь. Словно ранний репортер криминальной хроники, подумала Биргитта Руслин. Но пишет он для себя или для неведомых потомков. Иначе бы не пользовался выражениями вроде «ангельская радость».

Ситуация превращается в большую пугающую драму. О'Коннор тащится в своих оковах как в трансе, но у подножия виселицы вдруг оживает, начинает кричать, бороться за жизнь. Шум усиливается, и Ян Август Андрен изображает все это так: «Ужасно видеть, как этот молодой юноша борется за жизнь, хотя знает, что скоро ее потеряет. Отбивающегося подводят к петле, а он кричит и бьется, пока не открывают люк и у него не ломается шея». Тут прекращается весь шум и ропот, становится, пишет Ян Август Андрен, «тихо, будто все присутствующие онемели и почувствовали, как ломаются их шеи».

Выражается он и правда хорошо, подумала Биргитта Руслин. Пишущий человек, не лишенный эмоций.

Виселицу разбирают, труп и шпалы уносят в разные стороны. Китайцы, которые хотят завладеть веревкой повешенного О'Коннора, затевают драку. Андрен отмечает, что «китайцы не таковы, как мы, они грязные, держатся наособицу, выкрикивают диковинные заклинания и занимаются магическими кунштюками, у нас так не бывает. Наверное, варят теперь какое-то снадобье из веревки казненного».

Впервые он, так сказать, представляется, подумала Биргитта Руслин. Из-под его пера выходит собственное суждение. «Китайцы не таковы, как мы, они грязные».

Зазвонил телефон. Виви Сундберг.

— Я вас разбудила?

— Нет.

— Можете спуститься вниз? Я в холле.

— А в чем дело?

— Спускайтесь — расскажу.

Виви Сундберг в ожидании стояла у камина.

— Давайте присядем. — Она кивнула в угол, где располагались диван и кресла.

— Как вы узнали, что я живу здесь?

— Навела справки.

Биргитту Руслин охватили дурные предчувствия. Виви Сундберг держалась холодно, отстраненно. И перешла прямо к делу:

— Мы тут не слепые и не глухие. Хоть и живем в провинции. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.

— Нет.

— Из дома, куда я любезно вас впустила, исчезло содержимое комода. Я просила вас ничего не трогать. Ночью вы, похоже, туда возвращались. В ящике, который вы опустошили, были дневники и письма. Я подожду здесь, а вы их принесете. Сколько было дневников — пять или шесть? Сколько связок писем? Несите всё. И тогда я забуду об этом из доброго отношения к вам. Скажите спасибо, что я дала себе труд приехать.

Биргитта Руслин почувствовала, что залилась краской. Ее застукали in flagranti, с поличным. И сделать ничего нельзя. Судья опозорена.

Она встала, поднялась в номер. На секунду ощутила искушение оставить у себя тот дневник, который не успела дочитать. Но ведь она понятия не имела, что известно Виви Сундберг. Вроде бы она точно не знает, сколько там дневников, хотя это ничего не значит. Биргитта Руслин принесла в холл все, что забрала из ящика. Виви Сундберг сложила документы в бумажную сумку.