КК -12. Часть 1

Он покружил над холмом, осознавая, что единственный способ не навредить — это изымать глыбы сверху просевшей части холма. Но сколько тут придется работать? Хватит ли у него сил? И доживет ли змееныш до тех пор, когда он освободит ему путь?

Змееветер завис в темноте над холмом, выпустил щупальца-вихри и стал методично, с усилием вынимать из провала груды щебенки и целые скалы и отшвыривать их в стороны.

Работа шла медленно, и с каждым касанием земли дух слабел. А еще понимал, что не успеет — и даже позовет сюда людей с инструментами, они не сработают быстрее, чем он.

Но он упорно вынимал скалы и глыбы, слизывал языки оползней — и слабел, поднимался в небеса, снова спускался и снова работал, хотя это уже было безнадежно.

В один из подъемов, уже слабый настолько, что ему поддавались камни размером не больше овцы, он понял, что сейчас развеется. И что не сможет больше спуститься.

Он бросил последний взгляд на холм и стал подниматься выше.

Глава 11

Ночь с 5 на 6 мая, Нестингер, Люк Дармоншир

Люк очнулся в полной темноте и тишине, голый, слабый, скорчившись на боку. Воздуха было мало и ощутимо пахло гарью и кровью. Сколько он провалялся без сознания — было непонятно.

Браслет на запястье холодил тело. Ночное зрение не работало — так слаб он был.

Он пошевелился — слава богам, шевелиться он мог, протянул руки вперед и тут же наткнулся на камень. Ощупал все вокруг себя, сбивая ладони об известняк — он лежал в узком каменном кармане шириной метра полтора на два, между двух вставших чуть выше его роста аркой глыб. Похоже, ветер, коим он был на момент обвала, вытолкнуло сюда, в полость, и тут-то он и обернулся.

Дармоншир постарался докричаться до Тамми и Нории — но, видимо, толстый слой камня не пропускал мысленное общение, потому что не было ощущения, что его слышат, будто слова растворялись в камне.

— Ну что, попался, счастливчик? — каркающе сказал он себе, парадоксально жалея, что нет сигарет: не закурить, не вдохнуть дым, чтобы успокоиться — хотя воздуха и так было мало, и от удушья он умрет явно раньше, чем от голода или жажды.

Люк снова обернулся ветром, заметался по крошечному карману — но, сколько он не струился меж глыб, нигде не было ни прохода, ни движения воздуха, с которым можно было бы сбежать, вытечь на поверхность. Он ветром пролезал между камней, он тыкался в тупики, он, отчаявшись, воздушным тараном бил по глыбам, но те даже не шевелились, надежно прижатые другими. Неизвестно, сколько он так метался, пока отчаяние не взяло свое — и он снова скорчился на полу, слушая далекое-далекое сотрясание почвы — все же вибрация от выстрелов артиллерии долетала и сюда, и надеясь, что какой-нибудь сдвинет камни и проход все же найдется.

— Или засыплет тебя, — снова произнес он вслух. Сел, закрывая глаза, сотрясаясь от дрожи — холодно здесь было. И страшно. На сколько здесь хватит воздуха? На часов шесть? Десять?

Зашарил руками по стенам, откатывая какие-то булыжники — вдруг получится прокопать себе проход? На пол сыпалась известняковая крошка и щебень, он ломал себе ногти — но со всех сторон рано или поздно натыкался на твердую породу.

Выругался, снова обернулся, снова заметался по своей тюрьме — хоть какое-то действие, хоть что-то! Но выдохся еще быстрее, вернулся в свой карман, свалился на пол без сил — и там, глядя в черноту над собой, впал в какое-то вязкое забытье, в котором виднелись ему лица и деда Кристофера, и Луциуса, и матери, и Марины. Выплывал он из него только от вибраций артиллерии и содроганий холма, с тупым интересом ожидая, придавит его все-таки или нет… затем снова впадал в дрему.

Тело покрылось холодным потом, дышать становилось все труднее, и сердце бухало как молот — когда от очередной вибрации совсем недалеко что-то утробно заскрипело, стало просаживаться… холм дрожал, а Люк с удивлением обнаружил себя в воздушной форме, прижавшимся к «потолку». Видимо, тело соображало быстрее, чем он.

Когда камень перестал сотрясаться, Люк осторожно скользнул в одну сторону, в другую. Сквозняка он так и не ощущал, и это было сродни продлению агонии. Но он упорно скользил по крошечным только что образовавшимся кавернам между камнями, пока в одной из сторон не попал в карман пошире. Тут сильнее пахло гарью, а на земле обнаружилось несколько железяк — значит, он сейчас ближе к выходу, если учесть, что машина почти успела выехать.

«Если только их не забросило сюда взрывом», — сказал скептик внутри.

И опять повторилось все — и ощупывание камней, и попытки докричаться до Нории и Тамми, и попытки найти выход дальше, и время отчаяния, и безрезультатное раскапывание. Он так устал, что еле мог пошевелиться, и снова впал в забытье.

Что там с армией? Что с захватом Норбиджа? Справятся ли они без него?

Конечно, рано или поздно обнаружат, что он пропал, и, возможно, даже догадаются посмотреть под обвалившимся холмом… если только снаружи есть хоть какие-то визуальные свидетельства обвала. И если свои одержат победу, то его, возможно, даже начнут искать.

И пусть воздуха тут хватит на сутки-другие, слишком много «если» для выживания.

Он снова вспомнил про Марину, представил, что с ней снова будет, если он так нелепо погибнет… и стало совсем кисло.Захотелось побиться головой о стену, что он и сделал. Вновь посмотрел наверх, в темноту.

— Послушай, — проговорил Люк, — слишком нелепо погибнуть так, не находишь? Должен же быть какой-то выход… он просто обязан быть. Очень странное ощущение, когда ты еще говоришь и дышишь, — он шумно вдохнул воздух, — но уже фактически мертв. Только и остается, что молиться, правда?

Тишина была ему ответом.

— Я слышал, — сказал он через полчаса забытья, словно и не прекращал разговор, — что нужно пообещать что-то… принести обет.Честно говоря, я уже и почку готов принести и, так уж и быть, повторно отдать ногу… но зачем тебе моя нога… снова, — он хрипло и безумно засмеялся.

От смеха посыпались камушки сверху. Холм словно оживал время от времени, скрипел, хрустел, утробно ворчал, грозясь раздавить его, Люка. Темнота взирала на него неодобрительно.

— Я пообещаю… пообещаю… черт, мне и отдать-то нечего, я уже и свою жизнь прообещал, — невесело хмыкнул он. — Бросить курить… ну, ты же не моя мамочка. Нет, ты, конечно, отец, все такое, но вряд ли тебя волнует табак… Пообещать наплодить еще с десяток Дармонширов? Марина может расстроиться, я не могу обещать за нее, — он сам понимал, что несет чушь, но эта странная полумолитва, полубред были последним, что показывали ему, что он жив. — Да и какой это обет? Это удовольствие, — он снова засмеялся в темноту. А затем замолчал, выравнивая дыхание и слушая, как успокаивается истерично бьющееся сердце, и сам не заметил, как снова ушел в сон.

Проснулся от далеких, ощущаемых как вибрация ударов артиллерии и привычного содрогания холма, мокрый от удушья, с пересохшим горлом, готовый все отдать за глоток воды, и еле-еле сумел сесть. На чистой жажде к жизни обернулся ветром, пронесся по щелям и уголочкам — вдруг сдвинулось еще что-то, вдруг найдется выход? Но камни стояли плотно и цепко.

Он вернулся в свою камеру и обернулся, свалившись на пол. Подполз к стене, снова сел.

— Получается, что у меня нет ничего настолько ценного, что бы я мог отдать, — признал Люк, откинувшись на стену и чувствуя, как холодит камень голову через пропитанные холодным потом волосы. Снова холм дрогнул, снова что-то посыпалось сверху. — А тем, что действительно ценно, я свою жизнь выкупать не готов. Может, ты удовлетворишься обещанием построить змеиный храм? Они помогли мне, я сделаю место поклонения им… — он снова засмеялся, покосился на невидимые стены. — Что, нет? Понимаю, я бы тоже не согласился. Хочешь, уйду в монастырь имени тебя… Марина поймет… наверное… — он помолчал. — Обет молчания? Не стричь волос? — закашлялся, чувствуя, что начинает уплывать в бессознательное, но продолжал шептать: — Не пить ничего крепче вина? Хорошо, я готов, — теперь каждое слово он выталкивал с трудом, прошептывая его, и говорил просто потому, что молча умирать было невыносимо. — Что, нет? — он снова засмеялся. — Хороший ведь обет, бери, отец… Я согласен на не больше четырех бутылок в год… нет? Трех, хорошо. Двух? Это очень сурово, — он снова шипяще закашлялся, — ну хорошо… одна, одна бутылка вина в год… одн…

Он краем глаза увидел накаляющееся красным пятно прямо перед собой, помотал головой. Пятно не исчезало. Подполз, приложил руку — и чертыхнулся, отдергивая ее, обожженую, шлепнулся на землю, прижимая ее к камням и по-настоящему безумно смеясь.

Камень потек, образуя невыносимо сияющую дыру размером с голову Люка, и из нее вдруг вынырнули несколько огнедухов, зависнув над истерично смеющимся герцогом, осветив страшное нагромождение камней над ним. Дармоншир с жадностью вдохнул невозможно прекрасный воздух, заструившийся из прохода.