Кладоискатели (сборник)

И зачем? Должен же быть в этом какой-то смысл…

Если, конечно, Анюта ключей не теряла.

Вторую бумагу от Хусаинова Кириллов получил на другой день после разговора с Анютой. И в тот же день Хусаинов позвонил в Нылку.

Бумага была пространной, с выдержками из протоколов судебных заседаний по делу валютчиков. Все, что касалось Ивонны Ильиничны Рузаевой, было изложено толково и подробно. Но Нифонтов действительно к этому делу не пристегивался. Да и само дело носило, если можно так выразиться, семейный характер. Фигурировали на процессе Рузаева, ее сын, жена сына и два брата этой самой жены. Братья служили в торговом флоте на Каспии, ходили в загранплавания. Хранительницей «золотого запаса» выступала Ивонна Ильинична. На суде она заявила, что драгметалл (в основном червонцы) и некоторое количество ювелирных изделий (колье, кулоны, браслеты и перстни) достались ей по наследству от мужа. Документально этот факт подтвержден не был, но суд этим и не интересовался особо. Экспертиза дала заключение, что драгоценности не краденые, и этого оказалось достаточно, чтобы признать их, так сказать, фамильными. На это, кстати, намекало и происхождение Рузаевой и ее социальное положение до семнадцатого года. Шайка действовала осторожно, с опаской. Драгоценности уплывали за границу, оттуда братья-мариманы везли модную синтетику, а их жены сплавляли ее на черном рынке. Бизнес этот продолжался в течение четырех лет и оставался неразоблаченным так долго лишь потому, что все «дела» вершились в тесном семейном кругу. Но всему приходит конец: один из мариманов попался на глаза кому-то из команды своего судна в иранском порту в момент совершения сделки. И цепочка потянулась, зацепив мимоходом и Нифонтова, поскольку морячок оказался его близким знакомым, чуть ли не приятелем. К тому же Нифонтов был родом из тех же мест, где в свое время обреталась мадам Ивонна.

Мадам эта умерла четверть века назад, вскоре после процесса. А заинтересовался ею Кириллов по трем причинам. Во-первых, она родилась в Нальске и некоторое время жила в Нылке. Во-вторых, накануне войны она появлялась в Нальске. И в-третьих, среди драгоценностей, которые она еще не успела реализовать, значилась серебряная обложка от Библии. В легенде о звонке с того света упоминались «золотые корочки», но легенды часто преувеличивают. А тут был факт, установленный экспертами и засвидетельствованный судом. Правда, Кириллов еще не знал, что с этим фактом делать, однако на размышления он наводил. И на довольно серьезные размышления.

Он дочитывал бумагу, когда позвонил Хусаинов.

— Ну как, Кириллов, — спросил он. — Хусаинов — хороший человек? Почта была?

— Была. Но кое-чего в ней не хватает.

— Знаю, потому и звоню. Тебе здорово нужна та, со шрамом?

— Не получается? — догадался Степан Николаевич.

— Не получается. Знаешь что, приезжай-ка ты сам, Кириллов. Сходим туда-сюда, молодые годы вспомним. Попроси командировку у прокурора.

— Слушай, Хусаинов. Мне без того шрама — зарез! — отчаянно кричал в трубку Кириллов. — Уверенность мне нужна, понимаешь?

И сквозь треск и шумы услышал:

— Ладно. Отвлекаешь ты меня, но ладно. Сделаю третью попытку… Во имя дружбы народов.

— Спасибо, вот спасибо, — выпалил Степан Николаевич и после недолгого молчания произнес нерешительно: — И знаешь что…

— Что? — насторожился Хусаинов.

— Ты сам эти выборки читал?

— Копии перед носом…

— Там упомянут сын Рузаевой. Он жив?

— Тю-тю… И жена тоже…

— Метрика его нужна. Короче говоря, данные об отце.

— Данных нет…

— Откуда знаешь?

— Дело читал. Подсудимой Ивонне Ильиничне Рузаевой идентичный вопрос задавался на суде. Отвечать она на него отказалась. А ты молодец, Кириллов. Глубоко роешь. Чего только выкопать хочешь? Клад, что ли?

— Кости, — ответил Степан Николаевич хмуро. И это было правдой.

Весь день Леснев-младший провалялся в постели с таким ощущением, словно его выпотрошили. Мир потускнел, потерял краски. Казалось, весь мир теперь помещался в голове, а голова была пуста, как футбольный мяч, из которого выпустили воздух. Так он чувствовал себя лишь однажды — в день, когда умерла мать. Ему тогда было восемнадцать. В тот день он решил поступить в медицинский институт. В ту пору горького, безысходного отчаяния он находил утешение только в одном: в исступленной уверенности, что он что-то сможет, что-то такое, что до сих пор было не под силу другим, что он найдет средство справляться с той болезнью, от которой умерла мать, и с другими, перед которыми часто отступают врачи. Сегодня он понимал, как был глуп тогда в своей юношеской самонадеянности. Он и сейчас помнит то чувство ненависти, с каким слушал советы нылкинского терапевта; тот с умным видом втолковывал матери, что ее болезнь — пустяк, а перед отцом распространялся чуть ли не как поп, который, закатывая глаза, бормочет, что «все в руце Божией». Трагедия заключалась в том, что болезнь была действительно пустяковой. Сейчас Славка знаком со статистикой и знает, сколько людей погибает от пустяковых болезней. Тут еще, правда, многое иногда зависит от личности самого больного, от того, на какую почву попадают вирусы.

…Чуриковский токсин излился на почву, подготовленную для посева. И случилось то, что должно было случиться.

Незадолго до прихода отца с работы Славка Леснев вытащил из холодильника бутылку водки, колбасу и какую-то соленую рыбку. Когда хлопнула входная дверь, в бутылке оставалась ровно одна треть содержимого.

«Клубок змей», шевелившийся в его голове, приутих немного, мысли, казалось, обрели стройность, и он почувствовал себя готовым к ответственному разговору.

— Невозможно представить, — сказал отец, неодобрительно оглядев натюрморт с бутылкой. — Что происходит?

— Об этом я должен спросить тебя, папа, — ответил Славка, наполняя стопки. — Я хочу очень знать, что происходит.

— Ты пьешь. Другого я не вижу. Поссорился с девушкой?

— Про девушку мы еще поговорим, — пообещал сын. — И вообще нам, кажется, надо поговорить по-мужски, без обиняков и экивоков. Ты не волнуйся, я не побегу никуда и не стану произносить жалкие слова. Просто я хочу понять… Может быть, после этого я уеду. Завтра, например.

Отец подсел к столу, повертел стопку и отодвинул ее от себя. Лицо у него было растерянным. И Славка увидел, что он сильно сдал за последнее время. Резче обозначились морщины у глаз, да и сам он как-то поблек, осунулся, обмяк. Но почему же он, сын, заметил это только сейчас? Да, он был занят Люськой, Люськой, Люськой… Отца видел урывками, обменивался с ним несколькими незначащими фразами по утрам, и на этом все кончалось.

Отец отодвинул стопку и выжидательно поглядел на сына.

А тот сказал:

— Хочу все знать…

— Невозможно представить. Ты пьян.

— Это следствие, — сказал сын. — Причина в тебе, папа.

— Интересно, — пробормотал Андрей Силыч, постукивая кончиками пальцев по столешнице.

— Кто-то убил Мямлина, — сказал Славка. — Ты не знаешь, кто это сделал?

— Ах, вот что… Ходят слухи, что подозревают Нифонтова. Это тебя огорчает?

— Ходят другие слухи, — сказал сын. — Называют твое имя.

— Что?

— То, что ты слышишь.

— Невозможно представить. Ты мой сын… Ты неглупый мальчик… Как ты мог подумать? Разве я похож на убийцу?

— На убийцах нет предупредительных надписей, — жестко сказал сын. — Почему тебя не возмущают мои слова?

— Потому что ты говоришь глупости. — Он вздохнул. — Трезвый ты бы этого не сказал…

— Не сказал бы, — признался Славка. — И сейчас мне не хочется верить… Понять надо…

— Я тоже хотел это понять. Ты правильно заметил, что на убийцах нет предупредительных надписей… Я… Я много думал об этом убийстве. Все так странно… Еще когда никто ничего не знал, когда этот мальчик просто куда-то исчез, я говорил с Евгением Васильевичем, ты его знаешь. Мальчик в последние дни вертелся возле нашей конторы. Со мной он только раскланивался. Ты понимаешь почему… Я считал, что он… Как бы это выразить?..

— К Анечке бегал, — безжалостно изрек сын, пренебрегая дипломатией.

— Пусть так. Но тут было и что-то другое. Он уединялся со Спицыным; слышал я, что он раза два о чем-то говорил с Нифонтовым. Старик после этих разговоров чувствовал себя не в своей тарелке. Мямлин определенно что-то выискивал. И когда он вдруг таинственно исчез, я заподозрил неладное. И пошел к Евгению Васильевичу. Мямлин ведь и ему надоедал. Выходцев подтвердил мои опасения. Мямлин явно раскапывал старую историю, касавшуюся семьи Спицыных. Вот тебе присказка.

— А сказка? — спросил Славка, ничего еще не понимая.

— Страшная это сказка… Невозможно представить… Семен Спицын весной помогал мне оборудовать ванну. Умелец он не ахти какой, с автогеном обращался по-дилетантски, поэтому осталось много обрезков труб. Они валялись во дворе дней десять. Потом я попросил Семена убрать их, и он погрузил железо на телегу и куда-то отвез.

Славка смотрел на отца во все глаза.

— И эти трубки?

— Да, эти трубки нашли вместе с телом Мямлина, — сказал он. — Невозможно представить.