Клан – моё государство 3.
Шрифт:
– Так сразу бы и сказал, а я всё думаю, что там у соседки свет в окне горит. Стало быть, ты, Александр. Уже бегу,- Пархом метнулся к дверям. А Сашка бросился в парную, подвывая и скрипя зубами. Сидели в парной минут двадцать. Затопленная печь на глазах нагревала комелёк, и кое-где камни уже стали краснеть. Старик Зотов стал постанывать от наступающей жары и, не стерпев, выскочил в мойку. Сашка следом. Чуть оклемавшись, опять полезли в парную. Сашка с ковшиком воды, а Зотов с двумя облезлыми вениками, что остались от хозяев. В парной Зотов сразу лёг на полок, кинув веники рядом и зажал руками уши. Сашка плеснул на комелёк, зашипело и мгновенно в него ударила горячая злая волна. Он заверещал сквозь стиснутые зубы от нестерпимой боли, старик Зотов хотел было выскочить, но его
– Как ты, Иванович?
– Помру от жары, однако,- пожаловался Зотов.
– Холод есть внутри?
– Нета сопсем.
– А дрожи?
– Усёл, сопсем усёл,- отвечал Зотов, сквозь стон, Сашка продолжал его хлестать вениками.
– Тогда всё, но будем ещё ходить без веников.
– Хоросо, хоросо,- выскакивая из парной, ответил Зотов.
Дальше просто сидели в парной и грелись. Трясучка внутри улеглась, холод удалось выбить. Постепенно пришли в себя и выбрались в раздевалку. На лавке сидел сын Пархома, держа на руках свёрток.
– Мать послала,- он развернул одеяло и вылил в кружки стоящие на столе молоко из банки.- Мёд бросайте и пейте. Так мамка велела. Молоко – кипяток, осторожно.
– То, что нам надо,- Сашка черпнул ложкой мёд и стал болтать в кружке. Мёд быстро разошёлся и он подал кружку Зотову, тот стал хлебать мелкими глотками. Сашка растворил себе и тоже стал пить. В горле жгло, но приятно согревающе. Дверь скрипнула и вошёл врач. Симко Пётр Гаврилович. Он был главврачом поселковой больницы полсотни лет, хирургом и терапевтом, детским врачом и санстанцией, так как принято в реальной жизни маленьких горняцких посёлков. Он отвечал за всё и от него требовалась универсальность. Он был грузен, скамья на которую он сел, застонала.
– Иди, батька кличет,- Гаврилович подтолкнул парня к выходу.- Дело дрянь,- сказал Симко Сашке.- Совсем. Крупозное воспаление лёгких. Тяжёлый случай. Я ему воткнул капельницы, но боюсь уже ничего не поможет. Сердце, правда, у него здоровое, возможно и вытянет. Если в течение суток не помрет – будет жить. Как давно он в горячке?
– Шестые сутки,- ответил Сашка между глотками.
– Плохо. Тогда совсем плохо. В сознание приходил?
– Раз. Два дня назад.
– Ваши-то где?
– Завтра Эскулап притопает.
– Подозреваю ещё менингит. Это совсем никуда. Наверное, придётся ему пункцию тянуть. Я, конечно, сам сделаю, но консультация нужна,- Симко кашлянул.
– Ай-ай!!- запричитал Зотов.- Сопсем молодой, сопсем. Говорил я тебе Саня, шипко слой дух в нём, гнать надо было его сильно. Не хотел меня слусать, теперь его сопсем саберёт.
– Ваш?- спросил Симко.
– Нет,- Сашка мотнул головой.- Бывший военный. Офицер.
– Мать, отец?
– Умерли. Один он. Родня-то есть, умрёт – вызовем.
– Ты здесь будешь?
– Да. Может вытянет?!!- Сашка поставил свою кружку на стол.
– Если менингит подтвердится – вряд ли. Холодную воду пил, наверное.
– Снег хапал. Три раза я его предупредил, не маленький ведь, но, видно, большой ребёнок,- Сашка поджал ноги и резко вытянул.- Однако, Иванович, ревматизм иметь будем.
– Это не страсно. Он присёл и усёл,- Зотов засмеялся.- Водка трёс и он выходит. Немноско ноги, немноско нутрь и хоросо.
– Ладно, Александр, я пойду. Вон Пархом вам тащит постели,- Симко встал с лавки, уступая место, чтобы вошедший Пархом положил тулупы,
подушки.- Отдыхайте,- и вышел.– Александр!- Пархом стоял в нерешительности.- Может вам сообразить выпить и закусить?
– Не суетись, Пархом Макарович,- сказал ему Сашка.- Мы рано утром уйдем. Нам спать страшно охота, зенки слипаются, а жрать, завтра успеем.
– Ладно, однако, принесу. Чай и перекусить, а то неудобно, гости всё-таки. Это уже ваше дело – есть или нет,- Пархом направился к двери и, остановившись, добавил:- Комиссия в посёлке. Начальства, как мух. Сказывают, что из Москвы и Якутска.
– Я в курсе. Спасибо тебе за баньку. Ох и злая она у тебя. Сам печь выкладывал?
– Нет! Яковлевич Мурагин делал. Я по этим делам не мастак,- ответил Пархом и вышел из бани.
– Яков хоросо печи лосит. Мне симовье делал, хоросо горит,- Зотов посмотрел на Сашку.- Однако, дров мало, а тепло много хоросо.
Сашка не ответил. Он постелил Зотову и себе, лёг и мгновенно уснул. Трое суток он тащил Снегиря на себе, пока не встретил Зотова. Тот кочевал по тайге сам, один, имел четыре пары оленей и двое нарт. Ещё трое суток они летели по тайге сломя голову, останавливаясь на коротенькие привалы, надо было сделать уколы и олени не выдерживали темпа. Если бы не он, Сашке пришлось бы тащить Снегиря в день не более сорока километров и с таким ходом он бы до посёлка его живым вряд ли донёс. Пришлось бы схоронить в тайге.
Снегирь узнал об этом от Петровны. Он очнулся восемнадцать дней спустя, вечером, когда солнце садилось, обагряя горизонт, от чего в комнате всё светилось розовым цветом. Взяв его руку в свои, тёплые и шершавые, Петровна долго рассказывала обо всём, корила по-матерински за глупость, за то, что связался с этим уродом Сашкой, чтоб ему было пусто дьяволу нечистому, и всё время называла его сынок и сыночек. В конце всплакнула и уже Снегирю пришлось её успокаивать, сквозь побежавшие слёзы, которые он пытался смахивать неслушавшейся рукой. Так их застала соседка, которая жила рядом с Петровной, но по другую сторону от Пархома и это была дочь Панфутия Ивановича – Любаша. Та самая, на которую посмотреть и уговорил Сашка Снегиря тащиться с ним в посёлок. Все эти дни она помогала Петровне, чем могла. Готовила, стирала, сидела возле него, чтобы дать возможность отоспаться Петровне, делала уколы. Она стояла, прислонившись к косяку и не знала, что делать – тихо выйти или войти окончательно. Её присутствие выдал кот Мартын, гревшийся в лучах заходящего солнца на подоконнике в дремоте. Он вдруг встрепенулся, выгнул спину и, увидев Любашу, заурчал утробно, соскочил на пол, подбежал к ней и стал тереться о её ноги. Петровна сидевшая спиной, обернулась.
– Люба, доченька, входи. Очнулся наш Андрюша,- сказала она и пустила слёзы потоком.
Часть 6
Россия потрясла Вильяма Локриджа. Это было безумие. Под натиском первых впечатлений у него появилось желание стать проповедником-миссионером, чтобы наставлять этих людей на путь истинный. Потом, в разговоре с Александром он так и скажет, что в эту страну надо присылать дисциплинированную британскую армию и наводить элементарный порядок, а не слать гуманитарную помощь и кредиты. Сашка же в ответ посоветовал ему обратиться с прошением к премьер-министру Мейджору. То, что увидел Вильям было ужасно. Особенно аэропорт Хабаровска.
Такого столпотворения ему видеть не доводилось. Грязные и не бритые люди, все полупьяные, с красными от бессонницы и водки глазами, сновали туда-сюда. Такие же грязные дети с орущими на них матерями. Кто спит, кто пьёт и среди этого гвалта тюки, сумки, чемоданы. От горизонта до горизонта. Ему казалось, что это одно огромное, шумное и дикое племя, снявшись с насиженных мест, переселяется в другие края.
Самолёт на удивление взлетел в назначенное ему время. "Этого не может быть",- твердил себе под нос Вильям, так как самолёт был полупустой. Заметив, что Вильям сидит в одиночестве, к нему подсел мужчина преклонного возраста.