Классик без ретуши

Но гораздо интереснее пустопорожних рассуждений о «русскости» или «нерусскости» "Защиты Лужина" были замечания относительно философско-психологической проблематики и поэтики романа, наблюдения над стилем и художественным мировоззрением писателя, которые наметили основные подходы к изучению набоковского творчества. Особую ценность здесь представляют отзывы В. Вейдле <см.> и В. Ходасевича <см.>, где не только были даны убедительные интерпретации образа главного героя "Защиты Лужина", но и высказаны важные мысли о ключевой теме романа, которую можно определить как «гений и ущербность». Наряду с темами памяти и «потусторонности» этой теме (при всем многообразии ее воплощений и полифонии порождаемых ею смысловых обертонов и ассоциаций) суждено было пройти через все творчество Набокова — отныне, с появлением "Защиты Лужина", одного из самых известных и почитаемых писателей русского зарубежья, вызывавшего острый интерес у критиков и, что особенно важно, у читателей. [30]

30

Весьма характерно, что критик и литературовед Альфред Бем, доказывая в одной из своих статей, что «читательская среда, а не эмигрантская критика создает движение литературы», в качестве наглядного примера привел творчество В. Сирина: «Разве критика выдвинула Сирина? Нет, она вынуждена была признать то, что сделал читатель. «Машенька» усиленно читалась в библиотеках еще тогда, когда критика не замечала Сирина» (Бем А. В защиту читателя // Руль. 1931. 16 июля).

Таким образом, в русскоязычный период творчества Набокова "Защита Лужина" сыграла примерно такую же роль в утверждении его писательской репутации, какую четверть века спустя предстояло сыграть «Лолите». Теперь для В. Сирина был открыт самый престижный «толстый» журнал русской эмиграции — "Современные записки", [31] что обеспечивало его произведениям широкую прессу: каждая книга "Современных записок" обстоятельно рецензировалась в крупнейших газетах русского рассеянья ("Последние новости", «Возрождение», "Руль", Сегодня"). Учтем, что из сорока одного выпуска "Современных записок", появившихся с осени 1929 г. до лета 1940 г. (времени выхода последнего номера журнала), сиринские произведения были опубликованы в тридцати восьми. О чем-то подобном не могли мечтать не только литературные сверстники В. Сирина (для которых, как, не скрывая обиды, вспоминал В. С. Яновский, «сотрудничество в "Современных записках" было обставлено всевозможнейшими затруднениями» [32] ), но и многие писатели старшего поколения: «Журнал "Современные записки", как все зарубежные издания, терпел убытки: подписка не покрывала расходов. Редакция задыхалась от количества присылаемого материала при трех книжках в год. <…> На малом эмигрантском рынке с огромной конкуренцией, с излишком предложения и ограниченным спросом Чехову пришлось бы унижаться, как Ремизову, чтобы пристроить рукопись». [33]

31

До "Защиты Лужина" на страницах "Современных записок" было опубликовано несколько стихотворений В. Сирина, "Университетская поэма" (СЗ. 1927. № 33) и рассказ «Ужас» (СЗ. 1927. № 30).

32

Яновский B. C. Поля Елисейские. СПб., 1993. С. 80.

33

Там же. С. 81, 149.

Не менее важным, чем покорение «литературной твердыни» "Современных записок", [34] для репутации писателя были одобрительные отзывы маститых писателей, «зубров» русской литературы Куприн, отвечая на анкету парижской "Новой газеты", причислил "Защиту Лужина" (наряду с "Солнечным ударом" Бунина) к «самым замечательным произведениям русской литературы последнего пятилетия»; [35] «эмигрировавший в 1931 году Е. И. Замятин сразу же объявил Сирина самым большим приобретением эмигрантской литературы»; [36] двусмысленным комплиментом одарил Набокова М. Осоргин, предложивший «перечислить Сирина из разряда начинающих в разряд завершающих, с зачетом ему всего периода предварительного сомнения»; [37] и даже И. А. Бунин, не очень-то жаловавший «молодых» писателей, по прочтении "Защиты Лужина" не смог сдержать завистливого восхищения: «Этот мальчишка выхватил пистолет и одним выстрелом уложил всех стариков, в том числе и меня».

34

С 1932 г., когда зачах ежемесячник "Воля России", и до 1937 г., времени возникновения "Русских записок", в русском зарубежье «это был единственный толстый литературно-политический журнал старого типа» (Струве. С. 138).

35

Новая газета. 1931. 1 апреля. № 3. С. 1.

36

Струве. С. 190.

37

Осоргин М. Положения // Новая газета. 1931. 1 марта. № 1. С. 3.

СОГЛЯДАТАЙ

Впервые — Современные записки. 1930. № 44

Начало работы над повестью «Соглядатай» относится к декабрю 1929 г. [38] К концу зимы повесть была закончена, и уже 27 февраля 1930 г. писатель выступил с чтением первой главы на вечере Союза русских писателей. Именно в «Соглядатае», как позже утверждала Нина Берберова, Набоков созрел как прозаик, «и с этой поры для него открылся путь одного из крупнейших писателей нашего времени». [39]

38

Boyd-1990. P. 345.

39

Берберова Н.

Набоков и его «Лолита» // НЖ. 1957. № 57. С. 93.

В 1930 г., когда повесть появилась на страницах "Современных записок", так думали далеко не все критики. К. Зайцев <см.> с упорством, достойным лучшего применения, продолжал обвинять Сирина (явно не отделяя героя-повествователя от автора) в беспросветном пессимизме и даже в онтологической клевете на человечество. (Правда, как это часто бывает, именно этому непримиримому сиринскому зоилу принадлежит емкая и лаконично-эффектная формула, наиболее точно передающая квинтэссенцию довоенного творчества Набокова «Гротеск, написанный средством тончайшего и глубочайшего реализма».)

Столь же близоруко, как и К. Зайцев, отождествлял главного героя повести с автором П. Пильский, воздержавшийся, впрочем, от каких-либо оценок и ограничившийся замечаниями общего характера (изредка — отдадим ему должное — попадая в десятку): «Для Сирина мир — кружащаяся призрачность, может быть, — вертящаяся игрушка, ценные только потому, что их голоса и поблескивания находят отклик в творческой душе. Только это важно и вечно, — само по себе существование, бытие, жизнь не имеют никакой цены, облачны и едва ли реальны <…> Мир — посторонен и ненужен. Все — только видение, лунатический бред, счастливые кошмары, и оскорбитель Смурова носит подходящую, красноречивую фамилию — Кашмарин. У Сирина — одержимость, и все его герои — тоже одержимые одной страстью, какой-либо одной идеей» (Сегодня. 1930. 8 ноября С. 6).

Влиятельнейший Г. Адамович, оперативно откликнувшийся на публикацию повести, безапелляционно заявил о том, что «"Соглядатай" Сирина похож на фокус, не совсем удавшийся и потому вызывающий досаду вместо удивления» (Иллюстрированная Россия. 1930. 22 ноября. № 48. С. 22). Несколько дней спустя, уже в традиционном четверговом подвале "Последних новостей", он продолжал терзать «Соглядатая», уличая его создателя в «неискоренимом пристрастии к литературным упражнениям» <см.>.

На неоправданность главного повествовательного фокуса «Соглядатая» (виртуозную путаницу с субъектом и объектом авторского рассказа, которая на самом деле органично увязана с основным смысловым ядром всего произведения — проблемой самоидентификации человеческой личности, ее многогранности, неравенства себе самой и, тем более, стереотипам, складывающимся в сознании других людей), равно как и на «произвольность» некоторых эпизодов (каких именно — не уточнялось), указывал В. Вейдле <см.>, который тем не менее верно уловил одну из центральных тем и этого произведения, и всего творчества писателя.

Забракованная привередливыми «парижанами», повесть была тепло встречена берлинской русскоязычной критикой. В родной для Сирина газете «Руль» появилось сразу два положительных отзыва на «Соглядатая». Автор первой рецензии, С. Яблоновским <см.>, проницательно указал на то, что сиринская повесть написана «в духе Достоевского»; другой рецензент, А. Савельев <см.>, конкретизировал эту мысль, сравнив Смурова, протагониста «Соглядатая», с подпольным философом-парадоксалистом, героем-повествователем "Записок из подполья". Позже, когда «Соглядатай» появился в одноименном сборнике (Париж: "Русские записки", 1938), включавшем помимо самой повести еще тринадцать рассказов, прежде печатавшихся в различных эмигрантских изданиях, Савельев <см.> подтвердил ту высокую оценку, которую дал повести после ее журнальной публикации.

Спустя тридцать пять лет после первой публикации повесть была переведена писателем и его сыном Дмитрием на английский язык, получив название "The Eye". В апреле 1965 г. «небольшой роман», как определил жанровую принадлежность произведения сам автор, появился на страницах журнала «Плейбой». Год спустя повесть была издана отдельной книжкой нью-йоркским издательством «Phaedra». Несмотря на то, что в этот период писательская слава Набокова достигла апогея, повесть не вызвала особого резонанса в англоязычной прессе. Из всех русскоязычных произведений, получивших прописку в американской литературе, она собрала наименьшее число рецензий. Один из наиболее пылких американских набокофилов Джулиан Мойнахэн объяснял скудость отзывов тем обстоятельством, что выход книги совпал с забастовкой газетных работников Нью-Йорка. [40] «Как знать, как знать, что-то во всем этом может быть и есть…»

40

Moynahan J. Speaking of Books: Vladimir Nabokov // NYTBR. 1966. April 3. P. 5.

ПОДВИГ

Впервые: Современные записки. 1931–1932. № 45–48

Отдельное издание: Париж: "Современные записки", 1932

Фрагменты романа печатались в газетах: "Последние новости" (1931. 14 января; 6 сентября; 1932. 7 января), "Россия и славянство" (1931. 17 января; 30 октября), «Сегодня» (1931. 5 февраля)

Роман был начат в мае 1930 г., сразу после написания повести «Соглядатай»; завершен в ноябре того же года. В начале лета, в самый разгар работы, в Берлин приехал редактор "Современных записок" Илья Фондаминский — специально затем, чтобы «на корню» закупить еще не оконченное произведение (поначалу имевшее название "Романтический век"). В предисловии к английскому переводу романа (Nabokov V. Glory. N.Y.: McGraw-Нill, 1971) Набоков объяснял выбор названия тем, что в свое время «досыта наслушался, как западные журналисты называют наше время «материалистическим», "практическим", «утилитарным» и т. п.», а так же тем, что в своей новой работе он хотел «подчеркнуть тот трепет и то очарование, которые <…> юный изгнанник находит в самых обыденных удовольствиях, также как и в кажущихся бессмысленными приключениях одинокой души». [41]

41

Цит. по: Pro et contra. С. 71.