Классная дама

Я еще раз кивнула, хотя все было не так. Я пожаловалась на условия, Ягодин все выводы сделал сам. Я вспомнила, как он отреагировал на то, что девочки голодают и мерзнут — я хотела, чтобы наладили снабжение и дети перестали страдать, но Ягодин в отличие от меня знал, что финансирование академии более чем достаточное. Он сбежал от меня не потому что его что-то смутило в беседе, и не потому что «Сладострастная поэма» пробудила в нем низменное, а потому что ему как можно скорее нужно было доложить о воровстве.

Вечная история это не любовь, а хищение бюджетных денег. Версия, которую я не однажды проговорила в шутку и ни разу не рассмотрела всерьез. С другой стороны, я никак не могла подобраться к бумагам, которые бы пролили на что-то свет.

— Прошу простить меня, господин коллежский советник, — я поднялась, прижимая к груди конверт и очень тщательно, будто от этого зависела моя свобода, подбирая слова. — За дерзкий вопрос… но кто виноват в хищениях, вы уже знаете? Можете мне сказать?

Лопухова и Бородина, фрейлина и попечительница, и если заговор только предлог, чтобы убрать с дороги тех, кто мог в любой момент распахнуть дверь с ноги и потребовать всю отчетность? Подкупили слуг Лопуховой, чтобы те донесли в жандармерию на письмо-фальшивку, арестовали обеих женщин… а я, а что я, я подвернулась, и мое участие в противоправной заварушке придало всему особой пикантности. Я бы сказала — придало правдоподобия. Ай да я.

Щекочихин смотрел на меня как на пустое место, коим я для него, вероятно, и была.

— Господин штабс-капитан сам расскажет вам, я полагаю, — безучастно откликнулся он. Дверь открылась, тон Щекочихина не изменился совершенно. — Если вы заинтересуетесь его предметом, но, насколько я знаю Аркадия Вениаминовича, он прогрессивен, открыт и умеет учить. Такого безобразия, как его предшественник, он не допустит. Рад услужить.

Щекочихин коротко поклонился и вышел, а мне стало смешно. Мог бы не распинаться, учитель альменского на нашем языке не знал ни слова.

Заговор раскрыт, дело закрыто. Щекочихин, чиновник личной канцелярии его величества, успешно маскировался под коллегу Начесова и был компетентен, чтобы поймать с поличным виновных в растрате казенных средств. Не затевалось никакое покушение, все запланированное свершилось в момент, когда Ветлицкий в азарте схватил поименованных в подложном письме «заговорщиц». Я могла спать спокойно, но не спала.

— Ты уснешь наконец? — взмолилась измученная Софья. Я притворилась, что не слышу, и повернулась на другой бок.

Члены императорской семьи в этом мире, как и везде, делили между собой подшефные богоугодные заведения: цесаревна Ольга и княгиня Мария надзирали за странноприимным домом; великая княгиня Анастасия, младшая сестра императора, и ее муж наведывались во Владычий детский приют; вдовствующая императрица-мать присматривала за домом инвалидов, а престарелые княжны Татьяна и Елизавета — за крестьянским госпиталем… Я плохо представляла, о чем речь, здания эти я не видела, зато лихо вообразила, как некие враги устраняют в каждой из богаделен всех членов правящей семьи одновременно.

— Хватит! — обозлилась Софья. — О чем ты думаешь? Как тебе это в голову пришло? Не говори никому такое!

— Не скажу. Я, может быть, книгу потом напишу, зачем мне заранее болтать о сюжете? Согласись, устранить опасных Лопухову и Бородину таким способом очень эффектно, но читателям не понравится, что причина всему тоскливое казнокрадство, козочка…

Софья захныкала, обругала меня занудой и зарылась в одеяло. Я закрыла глаза и вырубилась.

Утром распогодилось, я насторожилась, но никаких признаков того, что ждут приезд августейших особ, не было, хоть ты тресни. Вместо одного Аскольда прислали тьму отставных служивых, и они бродили по территории по колено в талом снегу. Я убеждала себя, что беспокоиться не о чем, выходило паршиво. Я дергалась, оглядывалась, ощипывалась, и Штаубе взволнованно спросила, все ли в порядке. Я кивнула и прошла вслед за девочками на молитву.

Храм украсили — праздник есть праздник. На роскошных еловых ветках висели стеклянные шары, совсем как елочные игрушки, и меня накрыла противная бессмысленная ностальгия, выбив болезненные слезы. Софья испереживалась, но надо отдать ей должное, не встревала, наблюдая за всем со стороны.

После обеда с теплыми плюшками с заварным кремом у всех было приподнятое настроение, даже Яга выползла в коридор, нацепив белый с кружевами чепец. Епифанова, собрав вокруг себя одноклассниц, похвасталась, что ей подарят на Явление лошадь, напомнив мне этим, что я так и не разобрала пришедшие письма. Прозвенел звонок, я отвела малышек в класс, перепоручив их заботам математика, и побрела в учительскую, давя плохое предчувствие.

— Ты себя накручиваешь, — предупредила Софья.

— Да.

— Софья Ильинична! — Окольная налетела на меня, празднично одетая, и от нее разило духами настолько убойными, что я вспомнила — за пару веков до этого духи использовали как средство от вшей. Какие, к чертовой бабушке, вши, этим вражеские войска травить можно! Вечером брызгаешь на позиции противника, к утру победитель. — Идите переоденьтесь!

Торжествующий взгляд не оставлял сомнений. Окольная полагала, что перед ней вчерашняя выпускница, чуть менее дикая, чем ее собственный класс.

— Молебен, — она попыталась коснуться моей руки, но передумала. Вовремя. — Ее сиятельство мудро промолчит, а ее императорское величество будет рада вас видеть.

Я машинально кивнула, не в силах вдохнуть. Окольная ушла, распространяя ядовитый шлейф по всему коридору, я почти сползла по стене и занюхала рукавом. Полегчало.

— «Ее сиятельство мудро промолчит»! — злобно передразнила Софья. Если меня вело от удушливого амбре, то ее — от ярости. — Манеры как у продажной девки! И не вздумай переодеваться и куда-то идти. Я никогда не была на таких молебнах, и никто не сделает ни мне, ни тебе исключения и сейчас. Слышишь? Я не хочу унижения! Она это специально!

Конечно, специально, пожала плечами я. Хочет ответить мне грандиозным скандалом. Князь Ягодин демократичен дальше некуда, и даже юная цесаревна то ли не помнила, то ли не знала, то ли ей было плевать на мою семью, но какая реакция будет у глубоко беременной и наверняка нервной императрицы при моем появлении — к бабке не ходи.

Так молебен все-таки будет, и мне начинать паниковать?

Я подошла к окну. Возле подъезда стоял фургон, из него вытаскивали коробки — руководил процессом толстый купец, вприпрыжку бегал тощий мужик в поварском колпаке, я решила, что доставили праздничный ужин. Служивые все так же маршировали в отдалении, и теперь мне казалось, что неспроста.

— Ты меня тревожишь, — укорила Софья. Я пропустила ее слова мимо ушей. — Если ты отказалась от мысли сходить разобрать письма, можно потратить время на то, чтобы подготовиться к завтрашнему приему.

Ах ты черт! Я о нем и забыла, а Софья, понятное дело, была вся в мечтах, и мои терзания по поводу покушения для нее отошли на третий план. Я решила, что я успею разобрать письма — их было немного, девочкам мало писали, сообщения были короткие и обычно сухие, что я находила правильным. Я сомневалась, что близкие сознательно сохраняли видимость безразличия, скорее так было принято, но то, что малышки не скучали по дому, было следствием холодности их родных.