Классное чтение: от горухщи до Гоголя

В последние годы Фонвизин мучительно болеет и безуспешно лечится. 30 ноября 1792 года он, с трудом передвигаясь, поддерживаемый двумя молодыми офицерами, появляется на приеме у Державина. «Уже он не мог владеть одною рукою, равно и одна нога одеревенела: обе поражены были параличом; говорил с крайним усилием и каждое слово произносил голосом охриплым и диким, но большие глаза его быстро сверкали. ‹...› Игривость ума не оставляла его и при болезненном состоянии тела. Несмотря на трудность рассказа, он заставлял нас не однажды смеяться».

Дмитриев пересказывает одну из фонвизинских историй. «По словам его, во всем уезде, пока он жил в деревне, удалось ему найти одного только литератора, городского почтмейстера. Он выдавал себя за жаркого почитателя Ломоносова. „Которую же из од его, – спросил Фонвизин, – признаете вы лучшею?" – „Ни одной не случилось читать", – ответствовал ему почтмейстер».

«Мы расстались с ним в одиннадцать часов вечера, – оканчивает Дмитриев, – а наутро он уже был в гробе» («Взгляд на мою жизнь», 1866). Фонвизину было всего сорок семь лет.

«Отец мой жил с лишком восемьдесят лет. Причиною сему было воздержное христианское житие», – утверждал Фонвизин. Век сына оказался почти вдвое короче.

В конце жизни Фонвизин устраивает себе «испытание совести» и предлагает опыт «раскаяния христианского» в четырех книгах. Подобно Ж. Ж. Руссо в его «Исповеди», он начинает автобиографическое «Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях», отрекаясь от прежних «заблуждений». Он раскаивается в бурных страстях, в безбожии, но, главное – в даровании, которое и сделало его писателем.

«Молодые люди! не думайте, чтоб острые слова ваши составили вашу истинную славу; остановите дерзость ума вашего и знайте, что похвала, вам приписываемая, есть для вас сущая отрава; а особливо, если чувствуете склонность к сатире, укрощайте ее всеми силами вашими: ибо и вы, без сомнения, подвержены будете одинакой судьбе со мною», – обращается он с увещеванием к потомству. Но – тщетно.

«Чистосердечное признание.» осталось неоконченным. Образ Фонвизина-сатирика уже не зависел от автора, его нельзя было отменить никакими раскаяниями.

Тексты: сатиры смелый властелин

В пушкинской «энциклопедии русской жизни» есть два стиха: «Сатиры смелый властелин, / Блистал Фонвизин, друг свободы» (гл. I, строфа, XVIII). Определения литературной деятельности и общественных убеждений Фонвизина окольцевали в «Евгении Онегине» его фамилию.

Дар сатирика, как мы уже говорили, проявился у Фонвизина в ранней юности. Но чтобы реализовать его в литературе, понадобились опыт и время.

В первой половине 1760-х годов Фонвизин пробует себя в малых сатирических жанрах.

Басня «Лисица-кознодей» (хитрая, лукавая, строящая козни) композиционно строится на трех монологах. Заглавная героиня, «взмостясь на кафедру, с восторгом» прославляет добродетели умершего Льва.

Подлинное его лицо видит слепое животное.

О, лесть подлейшая! – шепнул Собаке Крот. – Я Льва коротко знал: он был пресущий скот, И зол… и бестолков, и силой вышней власти Он только насыщал свои тирански страсти. ‹...› Возможно ль ложь сплетать столь явно и нахально!

Итог дискуссии, выражая мораль басни, подводит мудрая Собака.

Собака молвила: «Чему дивишься ты, Что знатному скоту льстят подлые скоты? Когда ж и то тебя так сильно изумляет, Что низка тварь корысть всему предпочитает И к счастию бредет презренными путьми, – Так видно, никогда ты не жил меж людьми».

Другое фонвизинское стихотворение, «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке» (около 1764) имеет высокий (и пародийный) подзаголовок «Ода».

«На что сей создан свет?», – задает Автор философский вопрос (подобный тем, которыми задавался в настоящих одах Ломоносов) трем (опять здесь три персонажа!) своим слугам: «любезному дядьке, наставнику и учителю» Шумилову, лакею Ваньке, обычно при выезде барина сидящему на запятках кареты, и, видимо, просто лакею Петрушке.

В простодушных, полных бытовых деталей монологах слуг возникают, тем не менее, три философские позиции.

Шумилов отказывается отвечать на этот не имеющий прямого отношения к его жизни вопрос, представая своеобразным философом-эмпириком, для которого существует только бытовые заботы.

…не знаю я того,

Мы созданы на свет и кем и для чего. Я знаю то, что нам быть должно век слугами И век работать нам руками и ногами; Что должен я смотреть за всей твоей казной, И помню только то, что власть твоя со мной.

Повидавший жизнь с запяток и барского крыльца Ванька предстает в своем ответе разочарованным скептиком, видящим неправедное устройство мира, которое он не может и не хочет изменить.

Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость; Куда ни обернусь, везде я вижу глупость. Да, сверх того, еще приметил я, что свет Столь много времени неправдою живет, Что нет уже таких кащеев на примете, Которы б истину запомнили на свете. Попы стараются обманывать народ, Слуги – дворецкого, дворецкие – господ, Друг друга – господа, а знатные бояря Нередко обмануть хотят и государя; И всякий, чтоб набить потуже свой карман, За благо рассудил приняться за обман.

Петрушка в своем ответе предстает наследником философов-эпикурейцев, которые советовали не думать о смерти и наслаждаться настоящим.

Я мысль мою скажу, – вещает мне Петрушка, – Весь свет, мне кажется, ребятская игрушка; Лишь только надобно потверже то узнать, Как лучше, живучи, игрушкой той играть. Что нужды, хоть потом и возьмут душу черти, Лишь только б удалось получше жить до смерти! На что молиться нам, чтоб дал бог видеть рай? Жить весело и здесь, лишь ближними играй. Последнее слово опять принадлежит Автору. А вы внемлите мой, друзья мои, ответ: «И сам не знаю я, на что сей создан свет!»