Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая

В дверях у приемной королевы он неожиданно столкнулся с выходящим оттуда духовником Марии Луизы. Тот учтиво поклонился, но на его сухом лице змеилась непривычная мерзкая ухмылка. Мануэль также слегка склонил голову в приветствии, однако улыбаться ему совсем не хотелось, и красивое лицо его осталось совершенно бесстрастным.

«Еще одна каналья, – подумал он. – Да их тут целое гнездо! Этот чертов святоша де Мускис тоже ненавидит меня лютой ненавистью».

– Ах, доброе утро, мой чико, – запела навстречу своему любимцу королева, откровенно подаваясь ему навстречу всем своим надушенным, сверкающим и дряблым телом. – Какой приятный сюрприз! Ты пришел в неурочный час! Я так соскучилась!

Дон Мануэль понял, что скоро вырваться ему не удастся: пухлые нежные руки Марии Луизы уже отпускали фрейлин, туалет можно закончить и позже. В другое время Годой осадил бы королеву достаточно резко, но почему-то сейчас его злость обратилась не на любовницу, а на ее духовника. Механически отвечая на приветствия и жадную ласку, первый министр уже понял, что сейчас не скажет королеве ни слова о письме, а вместо этого покорно будет заниматься тем, чего хочет от него эта пышная, еще пахнущая теплом постели женщина. «Да, – размышлял Мануэль, притворно улыбаясь и механически бормоча страстные слова, – этот каналья непременно из той же компании. И я уж позабочусь. чтобы и он не остался в стороне. Вот уж дудки! Нужно только подумать, как и его зацепить тоже…»

Выйдя от королевы через полчаса, Мануэль брезгливо поправил растрепавшиеся волосы и тщетно попытался избавиться от ощущения, будто прикоснулся к чему-то чрезвычайно неприятному, наподобие жабы, каких они в детстве ловили по берегам Гуадианы. И все из-за этого проклятого письма! Спрятав послание до поры, он решил как следует поразмыслить, справедливо рассудив, что если эта бумага у него в руках, надо распорядиться ею поэффективней.

Допустим, он показал бы Марии Луизе эту энциклику прямо сейчас… Что могло из этого выйти? Годой попробовал мысленно проиграть возможное развитие событий.

– Ну, что же, – сказала бы королева, зевая после бурных ласк, – мы и без этих бумаг знаем, что сеньор великий инквизитор и архиепископ Деспиг тебя не любят. Да и пусть себе не любят, в обиду я им тебя не дам.

Только этим все и кончилось бы. А потом она как истая католичка посоветуется со своим духовником, и эта ехидна Мускис непременно передаст все своему приятелю Деспигу, если не прямо Лоренсане. И тогда они будут знать, что Папа дал добро, и еще, чего доброго, успеют принять свои меры. А, зная о том, что великий инквизитор действует с согласия самого Папы, в тяжбу с ним королева просто не решиться вступить. Точно так же, как сейчас она не решится снять его на основании одной только этой бумаги.

Положение, однако, отвратительное.

Годой понимал, что играет вслепую: во-первых, он не знал, не получили ли Деспиг с Лоренсаной такого же послания, которое запросто могли продублировать. В таком случае ему нужно быть готовым ко всяким неожиданностям уже прямо сейчас.

Во-вторых, для того, чтобы Мария Луиза, предпринимая ответные действия против этих каналий, поменьше колебалась, необходимо собрать на них значительные компроматы. Да заодно приплести и этого мерзкого святошу де Мускиса, который, наверняка, тоже приложил руку к их затее. В противном случае, он ускользнет, потому что в бумаге о нем нет ни слова.

Поразмыслив таким образом, Годой принялся действовать.

Одеваясь, он словно мимоходом вызвал к себе своего человека из канцелярии великого инквизитора и велел ему собрать как можно больше улик против двух высокопоставленных лиц церкви: архиепископа Деспига и епископа де Мускиса. Падре Варфоломей, умевший понимать поручения с полунамека, и сейчас прекрасно понял, какие именно улики нужны его патрону. Привычно опустив глаза, Варфоломей выскользнул из покоев герцога и, потирая руки, нарочно пустился в обход мимо Норичиадо [45] , дабы посмаковать разлившуюся по всему его существу радость от предвкушения конца развернувшейся интриги.

45

Норичиадо – дворцовая тюрьма.

Затем Годой спустился в дворцовую кордегардию. Там его появление было встречено громом радостных возгласов без всякой субординации и бокалом простого портвейна.

На мгновения злость его прошла, ибо он испытывал почти физическую радость, видя вокруг себя эти молодые задорные лица, так напоминавшие ему самого себя несколько лет назад. И почему бы Марии Луизе не обратить внимание хотя бы вот на этого лейтенанта Сальвию… или даже на совсем юного Мембрильо? И оставить его, Мануэля, наконец, в покое… Годой печально усмехнулся и, быстро отобрав дюжину гвардейцев покрепче, приказал им не отставать от него ни на шаг.

Однако прежде чем идти к королеве, следовало придумать дополнительные меры, к которым нужно прибегнуть, дабы как можно вернее и тише свалить противников, возглавляемых таким авторитетом, как лично его высокопреосвященство. Просто арестовать лицо такого уровня не удастся: это скандал на всю страну и открытый конфликт с Папой. На это Их Католические Величества никогда не решатся. Что же делать?

Мануэль не на шутку забеспокоился. Препятствий слишком много. Но, как человек, всегда старавшийся по возможности не задумываться о завтрашнем дне, поскольку и сегодняшний-то достался ему случайно, Годой отправился во главе своего бравого взвода на ночной разгул во дворец Алькудиа, где ждала его единственная отрада жизни.

* * *

Пепа, сидевшая на турецком диване с ребенком, не поднялась ему навстречу, но черные глаза ее блеснули.

– Посмотри, каков у тебя сын!

Поцеловав подставленную Пепой розовую, словно персик, щеку, Мануэль склонился над диваном. Малыш, несмотря на поздний час, еще не спал, и он взял его на руки. Глаза маленького Игнасио смотрели серьезно и спокойно. «Мальчишка покладист и добр, не то, что Франсиско. Вот что значит дитя, зачатое по любви», – удовлетворенно подумал Мануэль и еще раз вгляделся в тонкие черты ребенка. Пепа, всегда словно ревновавшая сына и не любившая, когда Мануэль пристально его разглядывал, грациозно устроилась на диване, взяла гитару и запела старинный романс о том, как дона Альваро де Луну [46] вели на казнь.

46

Альваро де Луна – фаворит короля Кастилии Хуана II, впавший в немилость и казненный в 1453 году.

Ваша благостыня будетблагом для души греховной, –так молящиеся пелипод трезвон под колокольный…

– Как он похож на тебя, Пепа! – пробормотал Годой. – Но Пепа только вспыхнула и томно прикрыла глаза, а малыш вытянул ручку и, все так же серьезно глядя на Мануэля черными печальными глазами, схватил его за нос. – Это нос, а не шпага, – рассмеялся бывший гвардеец.

– У-у-у, – вдруг нарушил молчание маленький Игнасио.

А Пепа, глядя на них, все продолжала тянуть свою грустную песню.

Был богаче всех вчера он,а сегодня подаяньяпросит он у вас на саван…

– Что это ты затянула заупокойную? – вдруг вспомнив о своих неприятностях, обратился к ней Мануэль. – Смотри, накличешь беду.

Пепа со вздохом отложила гитару, лениво поднялась и, медленно подойдя к возлюбленному, прижалась бедром к его бедру. По всему телу Мануэля потекла сладкая истома. «Вот чертовка! – в который раз поразился он. – Никак не могу понять, чем она меня так пленяет. Я перепробовал их сотни, молодых, красивых, всяких, но этот голос, это равнодушие, эти движения избалованной кошки… Нет, я никогда не смогу отказаться от нее».