Клен ты мой опавший

– Что это? – спросила она, просто так, чтобы что-нибудь сказать.

– Смертный медальон, – ответил солдат со смущенной улыбкой и, заметив недоумение на лице девушки, пояснил: – Нам старшина раздал. Это на тот случай, если убьют и лицо попортят, чтоб можно было по гильзе опознать человека и сообщить родным.

Он отвинтил крышку с гильзы. —Туда надо положить бумажку с адресом родных. Девушка осторожно взяла у него пустую гильзу, повертела в пальцах.

– Где бумажка? Не успел? Солдат замялся.

– У меня нет родных. Некому писать.

И снова улыбнулся, словно оправдываясь за то, что у него нет родных.

Возвращая ему гильзу, она, уже теплее, чем прежде, сказала:

–Не беда. Если уж убьют – тебе – то не все равно, напишут кому или нет?

– А все ж не по-людски, – вздохнул солдат. – Так хоть кто-нибудь прочтет и скажет: «Убили Васю».

–А, чудак, – отмахнулась она. – Ты-то знать не будешь, скажут или не скажут.

– Верно, – согласился солдат. – А все же… на душе бы спокойней было.

И, покосившись на нее, вдруг отважился:

– Дай твой адрес, а?

– Еще чего! – удивленно хмыкнула она. – Кто ты мне, чтоб я тебе свой адрес давала?

– Жалко, что ли? – опечалился солдат.

– Да и какой у меня адрес? – стала оправдываться она. – Я сама тут без году неделю. Завод строим. Живем в бараках.

– Ну, и дай свой барак. Хоть какой, а адрес есть.

– Бери, – отмахнулась она. – Вот пристал… ей-богу.

Солдат повеселел. Он раздобыл бумажку, карандаш, аккуратно записал адрес и засунул его в гильзу. Плотно завинтив крышку, спрятал гильзу в кармашек, потом вынул из пилотки иголку с ниткой и, несмело улыбнувшись девушке, попросил:

– Подсоби зашить карман. Так старшина велел, чтоб не потерялось…

–Еще чего! – рассердилась она. – Зашивай ему карман! Кто я тебе? Мама? Сестра?

– А что? – простодушно ответил солдат. – Кто у меня еще есть? Никого.

И она, недовольно хмурясь, опустилась на колени, зашила ему карман на брюках и зубами перекус! нитку.

– Ну, все. Держи иголку. Я пошла.

– Постой, посиди со мной… Хоть минуточку.

– Навязался, – всплеснула она руками. – Не когда мне.

Солдат грустно покачал головой, показав на плакат, висевший на стене вокзала.

– Эка невидаль, – отмахнулась она. – Что ж, я с каждым солдатом должна сидеть?

Но все же села. Хмуро сдвинув брови и не глядя на него.

– Послушай… может, у тебя фотокарточка есть?..

– Тебе-то что? – не обернулась она.

– Понимаешь… у всех солдат – фотокарточки. Жена там… или девушка… Показывают друг другу… А я… без ничего. Вроде… не как все… Подари, а?

– Да ты что? Кто ты мне, чтоб портреты дарить? Да и нет у меня фотографий… Все сгорело.

– Не беда, – вскочил со скамейки солдат. – Видишь – фотограф? Пять минут – готово фото. Щелк! И получай портрет. Пошли. У меня деньги есть.

– С какой это радости стану я с тобой фотографироваться? Я тебя знать не знаю… И знать не хочу. В общем, я пошла.

Но он держал ее за руку и с такой обидой смотрел на нее, что она не устояла, сдалась.

– Ладно. Но учти: больше ни минуты. Мне некогда.

Фотограф засуетился возле них, устраивая обоих перед холстом с изображением горы Казбек и всадника в бурке. Из-за базарных столов и скамей тягуче и хрипло пел пьяный инвалид:

Как жену чужую,Обнимал березку.

Солдат вытянул руки по швам, сжал кулаки, выпучив глаза, а она стояла сбоку, будто это ее не касалось, и щелкала семечки. Когда фотограф таинственно прошептал свое «спокойно, снимаю», она и вовсе отвернулась от солдата.

– Ай-яй-яй, – схватился за голову фотограф. – Что вы наделали, милая барышня? Испортили кассету. Зачем вы отвернулись? А впрочем, – он подошел к ней и, взяв за подбородок, оценивающе посмотрел на ее лицо сбоку, – в профиль еще лучше. Ей-богу, лучше.

Солдат заплатил, получил квитанцию.

– Ну, я пошла, – сказала девушка.

– Постой, посмотрим, как получилось. Это вы увидите завтра, – сказал фотограф.

– Что вы, папаша, – опешил солдат. – У вас же «фотомиг». Пять минут – и должно быть готово.

– Э-э, – грустно улыбнулся старик. – Это до войны было пять минут. А сейчас – ни материала, ни химикатов. Дай бог, завтра сделать.

– Эх, папаша, папаша, – совсем поник солдат. – Мне же на фронт. Эшелон скоро уйдет.

– Как же нам быть? – задумался фотограф, с сочувствием глядя на солдата. – А мы сделаем вот как. Оставьте квитанцию барышне. Она завтра получит и пошлет вам на фронт.

–Куда пошлет-то? Полевую почту, адрес мы только на фронте получим.

– Нехорошо, нехорошо, – снова задумался старый еврей. – Тогда сделаем так. Поезжайте себе спокойно на фронт. Получите адрес, вышлете ей, а она пришлет вам снимок. Это самый лучший выход из положения.

Девушка насмешливо слушала весь разговор солдата с фотографом, равнодушно взяла квитанцию и, не попрощавшись, пошла.

Солдат поспешил за ней, догнал.

– Все. Отвяжись, – сказала она, не взглянув на/ него. – И так я с тобой сколько времени убила.

– Проводила бы до эшелона… – попросил солдат. – Ну, еще минуточку…

– Ступай, ступай, – отмахнулась она и, ускорив шаг, стала быстро удаляться.

Солдат остановился, долго глядел ей вслед, а потом, понурясь, поплелся к эшелону.

Наступил вечер, а военный эшелон все еще стоял без паровоза. Солдаты томились в вагонах. И тогда старшина сказал, что все могут быт свободны, пойти погулять и явиться к эшелону, как только заслышат паровозные гудки. Солдаты разбрелись по поселку в надежде развлечься, подцепить на часок истосковавшуюся по мужской ласке какую-нибудь вдовушку.

Вася тоже ушел со станции. Распорол зашитый девушкой кармашек на брюках, достал из смертного медальона бумажку с адресом Клавы (так, оказалось, звали девушку) и отправился искать ее. Расспрашивал редких прохожих на темных и пустынных улочках, шарахаясь от лаявших псов, бегавших на цепи во дворах, и, наконец, вышел к приземистым длинным баракам.

В комнате, где обитала Клава, как в казарме, стояло десять железных коек, но было уютно и чисто – чувствовалось, что здесь жили женщины.

Клаву он там не застал. Ее соседки, такие же по годам, что и она, согнанные сюда войной на стройку, насмешливо разглядывая солдатика, сказали, что Клавы нет и неизвестно, когда вернется, и позвали с собой на танцы в соседний барак, где играла гармошка, слышались женские визги и топот солдатских сапог.