Кленовый лист

В укромном месте окружили командира, лихорадочно советовались, мудрствовали, ждали ночи. Она и настала, облачная, мокрая. Быстрые облака время от времени плотно закрывали неполную луну и звезды. Тогда под быками моста становилось темно как в погребе. Где-то наверху, на мосту, навстречу друг другу проходили вооруженные автоматами дежурные. Изредка скрипели настланные на шпалах доски от ритмичных шагов дежурных.

Оба сапера еще днем незаметно проползли между кустами, рискованно подбираясь к береговой опоре на противолежащей от станции стороне моста. За ними следом с гранатами и автоматом продирался «отряд прикрытия» — Вадим Шестопалько и Стас Лужинский.

В густых зарослях боярышника, специально высаженных над заложенными минами с обеих сторон опоры, Старовойтенко искал свои концы.

Старательно снял с них изоляцию, зачистил и прикрепил сначала к одному заряду, потом, лучив удобный момент, прополз и к другому. Работая, саперы как будто слышали дыхание своих прикрывающих, что шло от ближайших лесных чащоб на обрывистом берегу. Детонаторы, принесенные с собой, Старовойтенко присоединял с такой хозяйской любовью, что Телегин даже начал нервничать.

— Лизни вдобавок! Словно теще угождаешь… — шептал самому себе, все время прислушиваясь, чтобы не пропустить какого-нибудь сигнала от своих прикрывающих.

Где-то забрехал пес на комендантском дворе. В овраге ответило эхо, словно этот пес откликнулся вот здесь, почти над обрывом за спинами саперов. Слышно было, что на станцию прибыл поезд с двумя паровозами. Лучше всего было бы саперам отходить из-под моста под шум поездов.

Снова загремел поезд на станции раз, второй раз и двинулся.

Прыгнув с обрыва на скалу, заросшую колючим боярышником, саперы полезли наискосок от реки. На последнем выступе береговых камней услышали:

— Дай руку, сапер! — Шестопалько поддержал Старовойтенко за руку и помог выбраться на скалу. Телегина уже подсаживал Стас, схватив его просто за шинель.

Черным провалом маячила под ними река, позади чернело кружево моста. Где-то через два километра река поворачивает налево, в райцентр. Там возвышается и второй объект саперов — шоссейный мост. Но это уже на другой раз. Телегин уверяет, что под тем мостом достаточно будет подвязать на пролете пару «сережек», и мост окажется на дне реки.

— Да черт с ними, с твоими «сережками», давай скорее.

Телегин включил ток от батареи. Зрение резанула светящаяся молния над глубоким руслом реки. Как на ладони осветила брюхо реки, острые, нависшие камни, кустарники боярышника.

— Господи благослови!.. — во весь голос произнес Старовойтенко свою саперную шутку. Ужасный двойной взрыв, потрясший воздух и землю, положил всех в кусты. А в следующее мгновение вся группа была уже на ногах и изо всех сил неслась прочь в дебри лесные, подальше от места взрыва. Позади уже щелкали ветки, падали камни, комья земли.

Первая операция партизанского отряда «Кленовый лист» закончилась успешно.

9

Прошли первые полтора месяца пребывания четырех пионеров и раненого фашистского летчика на необитаемом острове Юных ленинцев. За это время пленный немного поправился, он уже поднимался и мог часами высиживать в ожидании своих спасителей, которые упорно работали на строительстве дома. Олег смастерил из дерева «вечный календарь» и пристально следил за днями, переставляя цифры. По тому же календарю отметил Горн время своего пребывания в этом не лучшем из существующих в мире «госпитале».

Летчик прекрасно изучил за это время каждого из своих четырех спасителей и не мог отдать кому-то предпочтение в части бдительности и ухода. Разве что Ваня Туляков, будучи постарше, строже других обращался с пленным. Но Горн и сам ни на минуту не забывал о своем положении пленного, которого выхаживают враги, следуя международным правилам обращения с ранеными. Он помнил твердое обещание спасателей, что после возвращения на родную землю они сдадут его органам, которым предоставлено в стране право разбираться с пленными. О том, как ребята смогут сделать это, находясь на острове и не имея какой-либо перспективы спастись с него, пленный не думал. Обходил в мыслях и то обстоятельство, что эти четверо — только мальчишки. Он, взрослый человек, опытный военный летчик, легко мог выйти из их подчинения. При других обстоятельствах, наверное, так и поступил бы Горн, но по отношению к своим спасителям летчик не хотел этого делать. Голодные, заброшенные несчастной судьбой и злой волей его же соотечественников, советские дети не оставили его умирать. От своего рта отрывали ту рыбу или орех, возились с перевязками, переносили раненого с места на место, спасая ему жизнь. Зачем? За что? Спасти назло себе убийцу?

Он закрыл глаза от таких пронзительных мыслей. Не-ет! Законы жизни на том сумасшедшем континенте, животные законы он должен забыть здесь. Забыть и не вспоминать.

Он хорошо помнит их обещание перевоспитать его, «человеком сделать». А это звучало уже какой-то перспективой! На этих острых мыслях и застали его мальчишки. Прибежали веселые, запыхавшиеся после напряженной работы на строительстве дома.

— О! Болящий наш кацо уже и без врачебного разрешения встает, — сказал Юра, первый подбежавший к шалашу.

— Пусть прощайт мине товарищ дежурный. Я уже сибе могу ходил, — вполне серьезно сказал раненый.

— Прекрасно! Это облегчит и наши заботы, герр Горн, — сказал Ваня.

— Не нада герр! Хочу... имя! Товарищ.

— Нет, это надо заслужить! Как, ребята, позволим пленному называть нас по имени? — Спросил Ваня.

— А по-моему... Как ответственный за пленного, — размышляя, начал Олег, — я бы позволил… Конечно, в том случае, если он искренне...

— Я сын шахтен работник есть, отец пролетариат. Моя служба — военски дисциплин... Но я шахтен работник сын. Рур...

— Так что же, друзья, позволим? Даже покраснел человек...

— Может, от неискренности?

— Да позволим, один черт. Ты разве знаешь, когда ему можно верить, а когда нет? — первым согласился Роман.

— Все равно позволять придется. А может, и действительно он... искренне! Я — за! — Поддержал Олег.

— И я!

— Это не означает полной амнистии, — обратился Ваня к пленному.

— Я вооль, генозе, товарищ! Амнистия биль уже. Ви жизен мне дали, ето есть колоссальни амнистия! А суд... суд я сам сибе уже виносил. Я не фашист. Я немецких летчик. А русски польшефик... сам приди ему на суд. Прошу верите мине... За Гитлер воевать уже нет, никагда! Умирайт готов, но не за Гитлер, — и сам испугался таких горячих своих заверений.

— Даже слезой проняло. Если врет, то... он артист! — шепнул Юра Туляков.

Пленный разволновался, упал на свою постель, вымощенную сухим сеном.

— Давайте говорить серьезно, — снова начал Ваня по паузе. — Жизнь сложна, непрерывная борьба за ту жизнь! Поддерживать раненого — наша обязанность, потому что мы советские люди. Но содержать врага, согласитесь, не стоит. Итак, договор: работаем все на условиях островной коммуны. Согласны, будете искренне придерживаться той сделки и никогда не хвататься за оружие, никогда — значит, полное перемирие между нами. А по возвращении в Советский Союз сдадим вас как пленного... Да, ребята?