Клеопатра
Шрифт:
Флейтист, отец Клеопатры, был далеко не из худших. Своим страстям он предавался без удержу, так как никто не научил его управлять ими. В случае опасности он не прочь был прибегнуть к убийству. Но все-таки у него было важное преимущество: он питал отвращение к разврату, верил в добродетель и величие. В детстве у него был хороший учитель. Кое-что из наставлений запало ему в душу, и вот он решил избавить от пагубного влияния матери, по крайней мере, своих любимых детей: двух младших дочерей.
Как я узнал впоследствии, он хотел доверить их воспитание всецело моему отцу. Но это оказалось невозможным. Греки могли обучать царских детей наукам, но за их религиозное воспитание египетские жрецы держались крепко. Врач Олимп – вы
Обо всем этом царица и знать не хотела, так как одна мысль провести лето вдали от Александрии, в каком-то захолустье под тропиком, внушала ей ужас. Итак, она предоставила мужу поступать как знает, да ей и самой хотелось избавиться от возни с детьми, так как позднее, после изгнания царя из Александрии, она ни разу к ним не заглянула. Правда, смерть почти не дала ей опомниться.
Ее старшая дочь и преемница, Береника, последовала ее примеру и не заботилась о сестрах. Я слышал позднее, что она разузнавала, как их воспитывают, и была очень довольна, что учителя не стараются возбудить в них жажду власти.
Братья ее воспитывались на Лохиасе под руководством нашего соотечественника Феодота и под присмотром опекуна Потина.
Понятно, что жизнь нашей семьи совершенно изменилась с прибытием царских детей. Во-первых, мы переселились с площади Музея в канопский дворец, и очень обрадовались старому тенистому саду. Как сейчас помню утро – мне было тогда пятнадцать лет, – когда отец сообщил нам, что вскоре с нами будут жить царские дочери. Нас было трое в семье: Хармиона, которая теперь отправилась на войну с царицей, так как Ира захворала перед самым отъездом, я и Стратон, которого уже давно нет в живых.
Нас просили вести себя вежливо и осторожно с царевнами. Да мы и сами понимали, что это особы важные, так как пустой и заброшенный дворец был перестроен сверху донизу к их приезду.
Накануне приезда девочек явились лошади, повозки, носилки, а на море лодки и великолепный корабль с полным вооружением. Кроме того, явилась толпа рабов и рабынь и два толстых евнуха.
Я хорошо помню расстроенное лицо отца при виде этой оравы. Он тотчас отправился в город, и, когда вернулся, его светлые глаза смотрели по-прежнему весело. Вместе с ним явился придворный чиновник и отправил обратно весь лишний народ и хлам, оставив только необходимое, по указаниям отца.
На следующее утро – это было в конце февраля, лужайки и кустарники пестрели цветами, деревья уже оделись яркой зеленью – мы ожидали их приезда. Я взобрался на большой сикомор перед воротами, чтобы увидеть их издали. Мне пришлось-таки подождать, и, окинув взором сад, я сказал себе, что он должен им понравиться, потому что такого нет ни при одном дворце в городе.
Наконец показались носилки, без вестников и свиты, как и просил отец, и, когда девочки вышли из них, обе разом, у меня просто глаза разбежались. Та, которая не вышла, а выпорхнула, как мотылек, из передних носилок, не была девочкой такой же, как все другие, она явилась передо мной как желание, как надежда. И пока это нежное, чудное, прекрасное существо осматривалось, поворачивая голову туда и сюда, и, наконец, уставилось большими, влажными, точно умоляющими о помощи глазами на моего отца и мать, вышедших навстречу царевнам, я думал, что такова была Психея, явившаяся с мольбой перед престолом
Зевса.Но и на другую стоило посмотреть!
«Не эта ли Клеопатра?» – подумал я.
Ее можно было принять за старшую, но какая разница с первой! У той – она-то и оказалась Клеопатрой – все, от вьющихся волос до малейшего жеста, казалось эфирным; вторая была точно выкована из меди. Обеими ногами выпрыгнула она из носилок, твердо ухватилась за дверцу и надменно вздернула головку с густыми черными кудрями. Румянец играл на ее белом личике, голубые глаза светились так же ярко, но выражение их было скорее повелительным, и, осматриваясь кругом, она слегка скривила губки, как будто все окружающее казалось ей низким и недостойным такой особы.
Это несколько огорчило меня, и я подумал, что как ни хорошо у нас, однако такая простая и скромная, благодаря стараниям моего отца, обстановка должна показаться бедной и жалкой после золота, мрамора и пурпура царского дворца.
Она тоже была хороша собой и невольно останавливала внимание. Впоследствии, видя ее повелительные манеры и настойчивость, с которой она добивалась исполнения всех своих желаний, я подумал в своей ребяческой наивности, что Арсиное следовало бы быть старшей, так как она более способна управлять государством, чем Клеопатра. Я сообщил об этом сестрам, но вскоре мы все увидели, кому свойственно истинное величие. Арсиноя, если ее желание не исполнялось, могла плакать и капризничать, приходить в неистовство или, когда ничего другого не оставалось, клянчить и приставать. Клеопатра же достигала своих целей другими средствами. Она уже тогда знала, каким оружием может одержать победу, и, пользуясь им, оставалась царской дочерью.
Пафос, напыщенность были так же чужды этому воплощению кроткой, нежной прелести, как любой дочери ремесленника; нежный голос, чарующий взгляд и, в крайнем случае, немые слезы – вот какими средствами побеждала она самый решительный отказ. Никакое сопротивление не могло устоять против этих чар, к которым присоединялись несколько слов вроде: «Как бы я была рада» или: «Разве ты не видишь, что это огорчает меня?» Да и позднее, в самые критические минуты жизни, немые слезы и чарующий голос помогали ей одерживать победу.
Мы, молодежь, скоро подружились с ними. Учение началось не прежде, чем царевны освоились в нашей семье. Арсиное это пришлось по вкусу, хотя она уже умела читать и писать; но Клеопатра не раз требовала, чтобы отец, о мудрости которого она много наслышалась, начал занятия.
Царь и прежние учителя Клеопатры много рассказывали отцу о дарованиях этого необыкновенного ребенка, а врач Олимп поймал меня как-то и заметил, что мне нужно держать ухо востро, не то царевна обгонит сына философа. Я всегда был в числе первых учеников и смеясь отвечал ему, что не нуждаюсь в предостережениях.
Оказалось, однако, что предостережение Олимпа имело основание. Вы подумаете, пожалуй: расчувствовался старый дурак и вспоминает о талантливой девочке как о какой-то богине. Богиней она не была, конечно, так как бессмертные свободны от слабостей и недостатков.
– Что же заставило приравнивать Клеопатру к богам? – перебила Барина.
Архибий улыбнулся и отвечал слегка укоризненным тоном:
– Если бы я вздумал рассказывать вам о ее добродетелях, тебе вряд ли бы вздумалось расспрашивать меня о подробностях. Но к чему я буду скрывать то, что она выставляет напоказ перед целым светом? Ложь и лицемерие всегда были ей чужды, как рыбная ловля сыну пустыни. Отличительными чертами этого удивительного существа всегда были два неутолимых желания: господствовать над всяким, с кем она сталкивалась, и второе – любить и быть любимой. Из них выросло все то, что ставит ее так высоко над остальными женщинами. Честолюбие и любовь, как два могучих крыла, вознесли ее на такую высоту. До сих пор им помогало редкое счастье, и так, если угодно олимпийцам, останется и на будущее время!