Клетка для простака

Хью обнаружил, что крабы под майонезом привлекают его еще меньше, чем суп.

— Я рад, — сказал он, глядя на Бренду, — что они не проводили этот эксперимент в Английском клубе лаун-тенниса. Мне не хотелось бы быть в ответе за душевное здоровье смотрителя, если бы еще одна пара маньяков в тот же день ворвалась на его корты. — Он чувствовал, что его собственный рассудок начинает мутиться. — Но, послушай, неужели все окончательно спятили? Неужели теперь предполагают, будто убийца въехал туда на коньках?

— Не знаю.

— Но как это могло быть? Это просто глупо!

— Не знаю. Я рассказываю лишь то, что видела. Потом они уехали в машине суперинтендента и отсутствовали два часа. Они говорили, что надо отыскать Чендлера. Когда они вернулись, то опять были ужасно взволнованы и велели какому-то человеку пройти по теннисной сетке. Хедли почти сразу снова уехал, но доктор Фелл, как раз пока мы с тобой беседовали по телефону, поднялся, чтобы поговорить со мной.

— Та-ак…

Бренда неуверенно посмотрела на Хью:

— Так, но он ни слова не сказал про убийство. В основном он говорил о себе. Когда он начинает улыбаться, смотреть на тебя, как на невиданное чудо и постепенно приходит в такое умиление, что на глазах у него выступают слезы, невольно начинаешь смеяться сама. Я думала, что он доктор медицины, как Ник, но, оказывается, он доктор философии. Он был школьным учителем, журналистом и еще бог весть кем. Он задавал мне бесконечные вопросы о том, чем мы все занимаемся, как проводим время и так далее. Его вопросы показались мне совершенно безобидными. Он перемежал их очень смешными (и абсолютно невероятными) историями. В разгар нашей беседы появился Ник с мрачным лицом и спросил, что смешного мы находим в убийстве Фрэнка. Уф!

Хью задумался.

— Тут дело нечисто, — заключил он и рассказал ей про Чендлера.

Его рассказ длился до той самой минуты, когда принесли кофе; Бренда уже не смеялась.

— Боюсь, что ты прав, — пробормотала она. — Ты думаешь, нам следует…

— Разыскать Чендлера! Этим мы сейчас и займемся. — Он понизил голос. — Мой старик ничего не знает, скорее всего, он попытался бы нас остановить. К несчастью, все источники сведений о Чендлере сегодня недоступны. Мы могли бы выйти на него через Мэдж Стерджес, для чего надо отправиться к ней в больницу, но на это уйдет слишком много времени. Первая возможность — телефон. В справочнике Чендлеры занимают три колонки, в их числе двадцать один А.Чендлер и пять Артуров. К тому же у нас нет оснований полагать, что его имя значится в справочнике; вероятнее всего, он живет в актерском общежитии. Но здесь брезжит хоть какая-то надежда.

Чендлер действительно не значился в телефонном справочнике, но там значились его родители. Втиснувшись в телефонную будку ресторана, наши сыщики впустую тратили монету за монетой, выслушивая отрицательные ответы, но, наконец, при четвертой попытке — этот Чендлер, как ни странно, был фотографом в Фулхэме — им ответил такой резкий женский голос, что трубка около уха Хью затрещала.

— Его нет, — сказал голос. — Кто говорит?

Хью кинул торжествующий взгляд на бледную и нервозную Бренду.

— Моя фамилия Стерджес. Я говорю по поручению моей сестры Мэдж. Не могли бы вы сказать мне, где он?

Телефон так долго молчал, что Хью подумал, не допустил ли он какой-нибудь непростительный промах.

— Если вы брат Мэдж, то как же вы не знаете, где он?

— Я этого не знаю, миссис Чендлер. Ведь вы его мать, не так ли?

По той или иной причине немудреная уловка Хью успокоила женщину.

— Извините, если что не так. Но сегодня его спрашивают уже в третий раз. Сперва звонили из полиции, потом какая-то женщина. В чем дело? У него опять неприятности?

— Надеюсь, нет, миссис Чендлер, но…

Телефон словно обезумел, в трубке затрещало и зарокотало еще громче.

— О Боже, одни только неприятности, неприятности, неприятности. А ведь он учился в прекрасной школе, куда его отправил отец, и даже в Кембридже, если угодно, а теперь только взгляните на него! Не мог удержаться даже на такой работе, в мюзик-холле, среди этой развязной размалеванной публики. Его уволили за то, что он вчера не явился, и приняли обратно только потому, что он, рухнув на колени, уверял, будто был с Мэдж, а это неправда: я не могу мириться с этим, не могу и не буду, так ему и передайте.

— Ладно, миссис Чендлер. Где он?

— Да все там же. В «Орфеуме». Репетирует новый номер. Передайте ему от меня, что если бы у его отца хватило упорства…

— Благодарю вас, миссис Чендлер. Я все передам, — успокоил ее Хью и повесил трубку.

— Это означает, — заявил он, когда они летели по Шафтсбери-авеню так быстро, что Бренда начала громко протестовать, — это означает: сто против одного, а Чендлер все-таки был на теннисном корте.

— Да. Но ты уверен, что мы поступаем правильно?

— Правильно? Что значит — правильно?

— Если Чендлер в мюзик-холле, — пояснила Бренда, — значит, полиция где-то поблизости. Разве твой отец тебе не советовал держаться от полицейских подальше? Предположим, что мы одновременно столкнемся и с Чендлером, и с Хедли, — что мы им скажем?

— Не знаю, — громовым голосом ответил Хью. — Какое это имеет значение? Я знаю одно: больше всего на свете я хочу сейчас поговорить с Чендлером. И если я его найду…

И они его нашли.

«Орфеум» на Черинг-Кросс-роуд к северу от Кембридж-Серкус — реликт времен короля Эдуарда, которые отличались куда большим размахом, чем нынешние. Это — очень большое и поразительно зловещее здание. Объявления на стеклянных дверях фойе извещали о том, что мюзик-холл откроется в понедельник, 12 августа, новой программой, в которой примут участие Летающие Мефистофели, Шлоссер и Визл, Текс Ланниган, Герти Фоллестон и другие, чьи имена ничего не говорили Хью. Он было подумал, что придется пробираться через служебный вход, но стеклянные двери фойе были распахнуты, и им оставалось только войти.

Внутри царил полумрак и стоял густой театральный запах, смешанный с запахом сырости. Было тихо: только откуда-то спереди доносился приглушенный гул. Никто их не остановил, вокруг было пусто. Но когда они толкнули дверь, перед которой оказались, до них донеслись нестройные звуки.

— Ш-ш, — произнес чей-то голос.

В первых рядах партера стояли и ходили вразвалку человек двадцать. Ряды кресел, покрытые белыми чехлами, тянулись из конца зала к пустой, освещенной сцене. Кто-то сыграл три ноты на саксофоне. Послышался приглушенный топот ног чечеточников. Из-за кулис появлялись и тут же исчезали чьи-то лица. Тяжелые позолоченные купидоны и нимфы на арке просцениума и тяжелые позолоченные светильники по бокам лож дрожали под эти звуки, словно хрупкое стекло.

— Оп!

Акробаты, мертвенно-бледные и призрачные, несмотря на красные трико, выстроили на сцене пирамиду, которая тут же распалась, как карточный домик. С колосников, поскрипывая, опустились четыре трапеции квадратной формы. Четыре Летающих Мефистофеля, двое мужчин и две женщины, бросились вверх по серебристым лестницам, которые держали два других акробата. Они проворно скользнули на перекладины трапеции. Оркестр сыграл куплет, предшествующий вступлению хора; затем под бряцание тарелок один из акробатов взвился в воздух.