Клевета

Только о. Лев молчал.

Быстро истребив пирог, он уединенно беседовал со свиньей в шляпе. Но после слов о. Аркадия, содержавших, по-видимому, понятный для него намек, он резко отодвинул тарелку, отставил свинью и с угрюмой мрачностью сверлящим, сверкающим взглядом, уже не отрываясь, смотрел в лицо о. Аркадию. Матушка, в тревоге, пыталась отвлечь его от этого опасного созерцания, предлагая пирога, но он только отмахнулся, не взглянув на нее.

Но зато другие тянули тарелки к матушке.

– - И мне! И мне! Уж очень вкусно...

Матушка сияла.

Она была горда и счастлива, что пирог ее всем так нравится, только иногда, присматриваясь к лицам гостей, шептала.

– - Отчего же до сих пор нет счастливого?

Между тем разговор зашел вообще о счастливых людях и принял очень шумный характер. Каждый непременно хотел рассказать историю о счастливом человеке и потому все говорили враз, никто друг друга не слушал. Черный священник, мечтавший о вороном жеребце, подробно повествовал о знакомом помещике, у которого конский завод, в силу чего человек этот и являлся, по мнению священника, наисчастливейшим. Батюшка, с своей стороны, считал счастливцем некоего о. Стратоника из Белорецкого завода, ибо в приходе этом в праздники медную монету считают ведерками а серебра бывает так много, что счету его посвящается особый день в неделе. Недавно, по словам батюшки, о. Стратоник привез из города матушке в подарок шляпку в шестьдесят рублей.

– - Страусово перо!
– - кричал батюшка.

И в восторге хохотал, потирая руки.

– - А матушке шляпка не понравилась, она взяла да и села на нее... ха-ха! Сами судите, в каких люди капиталах живут.

Митрофаныч перебивал батюшку и пытался его уверить, что высшее счастье на земле -- быть дьяконом.

– - Наше дело дьячковское -- подчиненное, поповское же перед Богом и чиноначалием ответственное. Дьякон же на середке сидит, лицо священное, независимое и беззаботное...

Он закончил с пылом и воодушевлением.

– - Яко райская птица!

Над ним посмеивались.

– - А хочется быть дьяконом-то?

Он в ответ только засмеялся продолжительным беззвучным смехом, как бы затрясся с головы до ног, и занялся эйфелевой башней.

О. Аркадий вздохнул и, избегая смотреть на о. Льва, мечтательно прогудел.

– - Мне бы... только камилавку!

Батюшка хохотал.

– - Предел желаний?

– - Разумеется.

– - Счастливцем сделаешься?

– - Царю и пророку Давиду подобен буду!

Внезапно в этот момент над столом прозвучал резкий голос о. Льва.

– - И получишь камилавку, получишь! Такие получают...

Все беспокойно смолкли.

Матушка вспыхнула и испуганно смотрела на о. Льва, а батюшка заметался.

– - Друзья, друзья! Давайте-ка выпьем, вместе все... хором!

И он усиленно мигал о. Аркадию.

Но о. Аркадий делал вид, что не замечает его тайных знаков, он зло, насмешливо усмехался и гудел презрительно.

– - В архиерейской прихожей, что ли, справки наводил... или от архиерейского кучера узнал?

О. Лев отбросил стул и поднялся над столом, пылая мрачным гневом.

– - Лжешь! Лжешь!
– - кричал он вытягивая руку к о. Аркадию, -- лжешь... царь и пророк! В архиерейских прихожих только камилавки выпрашивают... а мне ничего не надо. Мне справедливость нужна... а ее нет!

Батюшка суетливо убеждал его.

– - Успокойтесь, о. Лев... стоит ли...

Матушка нашлась только сказать.

– - Вы бы пирожка лучше!

Но о. Лев не слушал их, ибо ничего в мире для него сейчас не существовало, кроме этого багрового лица, зло смотревшего на него.

– - Нет, позвольте, -- кричал он, -- уж я все скажу его благодушию... раз встретился с ним. Разве вы не слыхали, какое злое слово сказала про меня эта святая душа в камилавке? Разве не знаете, про кого было сказано? Не хочу играть в прятки! Он везде эти намеки распространяет про меня... клеветнически осуждает меня...

Он крепко ударял себя в грудь.

– - Меня... о. Льва!

Он с горечью обращался ко всем.

– - А меня сам владыка не осудил!

Тут уж все принялись успокаивать о. Льва, тянулись к нему с рюмками, кричали, что знают его и не осуждают его.

Но он отводил руками утешающих.

– - Нет, нет... на весь свет крикнуть хочу... дабы смолкло злоречие нечестивых!

О. Аркадий сидел багровый и усмехался,

– - Пускай кричит, не мешайте... на свою голову кричит.

О. Лев как бы впал в безумие.

– - Лжец!
– - бешено вопил он, потрясая руками перед лицом о. Аркадия, -- разве ты можешь понимать чистоту небесную! Грязью... грязью земной глаза твои залиты, и из лужи своей солнца ты не видишь, солнца божьего! И из слов твоих грязь эта течет! За себя бы простил... а за нее не прощу! Никогда! В чистоту неземную, святую грязь ты пригоршнею бросил... ибо это ты... тогда ты... и теперь!

Он обращал ко всем дышавшее яростью лицо.

– - Все знайте! Собственными глазами в консистории видел: его донос был тогда!

Он опять ударил себя в грудь.

– - На меня... о. Льва! И на нее...

И горько смялся.

– - Ну, разве он не заслужил камилавки?!

В комнате воцарилось тягостное молчание.

Матушка с гневным недоумением взглянула на о. Аркадия. И все взглянули на него, как бы ожидая, что он станет отрицать это.

Но о. Аркадий опустил глаза.

И среди тишины о. Лев, нагибаясь над столом, заговорил уже тише, но все с той же пылкостью.

– - Другом она мне была... другом! Перед всем светом это кричу... перед небом и Богом! Свидетельствую! Владыке это сказал, и он чуткой душою своей это понял... и с миром отпустил, с миром... суд прекратил. Другом она мне была... можешь ли ты понять это слово? Или мертво оно для тебя? Мертво? Другом была... ибо небесной чистоты такой не встречал я больше... и не встречу! И нет такой... И света, и мира, и неба нет без такой чистоты, нет... одна свинья в шляпе... везде свинья в шляпе... владычествует... и грязь источает! А я...

Внезапно в голосе его послышались рыданья.

– - Я любил ее... знай же это, знай! Я, о. Лев...

Он крепко положил на грудь ладонь.

– - Любил ее!

Он резко повернулся, отбросил стул и пошел из комнаты, но вдруг вернулся, подошел к матушке, взял протянутую руку ее и поцеловал.

И ушел, ни с кем не прощаясь.

Батюшка побежал за ним, чтобы остановить его, убедить и успокоить, но когда он вышел на крыльцо, о. Лев уже шагал вдали по дороге. Батюшка задумчиво смотрел ему вслед, покачивая головой. Вернувшись в комнаты, он застал всеобщее волненье. Все грудились вокруг дивана, на котором изгибался в страшном кашле Митрофаныч. Матушка растерянно суетилась и не знала, что делать. О. Аркадий гулко колотил Митрофаныча по спине.