Клеймо оборотня
Шрифт:
Буа повернулся к женщине и сказал:
— Ты.
Меня зовут Клаудиа. — Ее огромные черные глаза и прекрасная белая кожа навсегда запали в память Мишеля де Нотрдам. — Сколько мне лет, не знаю. Все время, сколько себя помню, я была с Калдием.
— Ну, что ж, может быть, нам удастся пробудить в тебе и твоем приятеле воспоминания, — произнес Буа, не скрывая раздражения.
Он вновь откинулся на спинку кресла и сказал:
— Пьер Бурго. Выйди вперед.
Мишель де Нотрдам ничего не записывал. Монсиньору д'Твиньон нужен был не подробный отчет и не дословный пересказ, а общая оценка, касающаяся соблюдения законности судопроизводства. В первый же день у Мишеля сложилось определенное мнение, и ничто, случившееся в последующие дни, не смогло его изменить, ибо уже в
Пьер Бурго подтвердил, что после случившейся в его хозяйстве пропажи овец, ему явилось привидение, пообещавшее, что овцы вернутся, как только он отвратится от Господа и станет дьяволопоклонником, что он охотно и выполнил. Вернул ли Бурго своих овец или нет, так и осталось невыясненным. Впрочем ввиду вновь обретенного им могущества это было уже несущественно. Согласно показаниям Бурго, его товарищ по несчастью Верду, который также является слугою дьявола, снабдил его колдовской мазью, обмазавшись которой с ног до головы, тот превратился в волка. На вопрос, каким образом он вновь обрел человеческое обличье, ответа не последовало, однако суд решил, что постольку поскольку он пребывает в человеческом обличье, то совершенно очевидно, что он каким-то образом в него вернулся. Несмотря на полную нелепость и отсутствие логики, это рассуждение вполне удовлетворило всех присутствующих.
Далее Бурго рассказал, что на шабаше ведьм, проводимом регулярно раз в месяц в дремучем лесу под руководством турок, евреев и англичан, они с Верду встретили молодого Менто. Подтвердив показания Бурго, Верду и Менто добавили к этому несколько красочных подробностей, касающихся того, сколько маленьких детей было ими съедено и с каким количеством диких волчиц они имели половые контакты. Зрители восприняли все это как добровольное признание. Практически никто не обратил внимания на раздробленные пальцы, вывихнутые суставы, шрамы и ожоги, на удивление похожие у всех троих заключенных. Однако Мишель де Нотрдам сразу узнал следы пыток.
Допрос Януса Калдия и его спутницы Клаудии несколько отличался от предыдущего, хотя вряд ли кто-нибудь, не считая Мишеля заметил эту разницу. Да, они оборотни; нет, они не поклоняются дьяволу; да, они убивали и пожирали людей, когда с ними случалось превращение; нет, они никогда не слышали про мазь, о которой рассказал Бурго; нет, они никогда не бывали на шабаше ведьм; нет, ранее они не встречали ни одного из присутствующих здесь подсудимых; нет, по их мнению, никто из этих подсудимых не был оборотнем.
Впрочем одно высказывание женщины по имени Клаудиа произвело на Мишеля де Нотрдам гораздо большее впечатление, чем весь судебный процесс в целом. С каждым новым вопросом росло ее беспокойство и раздражение, и, наконец, она буквально взорвалась:
— Вы, безмозглые идиоты! Мне надоели ваши дурацкие вопросы. Я хочу только одного — смерти, и если вы в состоянии убить меня, так сделайте это. Я по горло сыта вашими расспросами!
После этого она и ее компаньон были переданы в руки следователей и в течение двух дней подвергались разнообразным пыткам, после чего их, а также трех горемычных крестьян приговорили к смерти посредством предания огню. Благодаря золотым монсиньора д'Авиньон, перекочевавшим из кошелька Мишеля в руки стражников, ему удалось узнать поистине удивительные подробности. Мужчина и женщина по имени Янус и Клаудиа были подвергнуты самым изощренным пыткам, какие только известны опытным, видавшим виды следователям, — раскаленные щипцы, дыба, «испанский сапог», пальцедробилка — однако не пролилось ни капли крови и ни один волос не упал с их голов. Пересказывая все это Мишелю, стражники то и дело осеняли себя крестным знамением: не иначе как эти двое в сговоре с самим дьяволом, что и делает их неуязвимыми к пыткам и мучениям. Именно по этой причине Буа решил казнить их отдельно от остальных, тайно, глубокой ночью и подальше от города, так что, если дьявольские силы помешают экзекуции, то по крайней мере, это не станет достоянием публики и не сможет пошатнуть людскую веру
в могучего и справедливого Господа.Мишелю, вооруженному верительной грамотой монсиньора д'Авиньон, было разрешено присутствовать на секретном аутодафе, проводимом под председательством Буа холодным декабрьским днем 1521 года, сразу после наступления сумерек. Он так и не смог забыть ни одной подробности, связанной с жуткими событиями, развернувшимися на большой поляне в лесу, где Буа вознамерился привести в исполнение приговор суда. Видения этой ночи преследовали его до конца жизни, озаряя ночные кошмары до боли отчетливыми и такими страшными деталями. Януса Калдия и Клаудиу привязали к столбам, врытым в землю посреди поляны и обложили их сушняком. К этому времени солнце уже начало скатываться за горизонт. Буа, осунувшийся и напряженный, коротко кивнул, и солдаты разом бросили пылающие факелы на кучу хвороста. Сухие ветки занялись почти мгновенно, и вот уже языки пламени достают до груди и плеч обоих осужденных. Они извиваются и морщатся, окутанные огнем, но не кричат, не молят о пощаде, не рыдают. И не горят.
Заметив, что огонь не берет их, Буа воскликнул:
— Retro me, satanas! [12]
Солдаты лихорадочно крестились, а Мишель де Нотрдам подошел поближе, чтобы лучше видеть лица заключенных. Молодой студент удивленно покачал головой, когда Янус Калдий поднял голову к небу, где уже появилась полная луна, и закричал:
— Боже, если ты есть, дай нам сгореть, позволь умереть!
— Богохульник! — крикнул Буа. — И ты еще осмеливаешься усомниться в самом существовании Господа, когда смерть заглядывает тебе в глаза!
12
Изыди, сатана! ( лат.)
Калдий, казалось, не слышал его:
— Господи Боже, Исус Христос, Яхве, Аллах, как бы тебя не называли, молю тебя, если только ты существуешь, позволь нам умереть… умереть… умереть… пусть огонь поглотит нас!
— Янус! — выкрикнула женщина сквозь рев пламени. — Начинается… Начинается, Янус…
И вдруг она, а следом и ее друг начали кричать и корчиться от боли, и на мгновение у присутствующих мелькнула надежда, что пламя одержало все-таки верх над демоническими силами. Но эта надежда тут же умерла, как только Янус и Клаудиа начали менять свой облик.
Мишель Нотрдамский прищурил глаза, в полной уверенности, что это мерцающие блики костра в сочетании со странным лунным сиянием сыграли с его зрением злую шутку, потому что то, что происходило у него на глазах, не могло быть правдой. Но уже через несколько мгновений, когда крики пленников превратились в звериное рычание, толстые веревки затрещали под ударами когтистых лап, слюняво заблестели клыкастые челюсти, а голодное ворчание сменилось злобным рыком, юноша резко повернулся и со всех ног бросился в лес. Разорвав сдерживающие путы, гости из преисподней накинулись на своих мучителей, карая их смертью.
Тогда молодой Мишель Нотрдамский счел себя счастливчиком, благословенным и хранимым святым ангелом Господним, ведь ему удалось пережить эту ночь.
…И вот теперь, 45 лет спустя, весной 1566 года, Мишель Нотрдамский, давно уже старик, одетый в расшитую золотом шелковую мантию, стоял в своем кабинете в самом сердце Парижа, не в силах отвести взгляда от этих отмеченных печатью проклятых лиц.
Он многое успел за эти сорок пять лет: заслужил репутацию пророка и провидца, чье имя известно теперь любому мало-мальски образованному европейцу.
Однако ни его авторитет, ни слава, ни самообладание не избавили его от безотчетной дрожи в коленях, когда он лицом к лицу столкнулся с демонами.
— Вы пророк Нотрдам? — спросил Янус Калдий.
Старик медленно кивнул.
— Мы наслышаны о вашей мудрости и могуществе, — сказала Клаудиа. — Нам нужна помощь.
Нотрдам сглотнул.
— Я… Я знаю вас, — произнес он, его голос дрожал, — я был… я был в Полиньи в 1521 году. В ту ночь… когда Жан Буа собирался предать вас огню. Я вас помню… помню обоих.