Кликун-Камень
Шрифт:
…Опять падал снег, подморозило землю. Началась зима одиннадцатого года, похожая на все зимы, какие помнил Иван, но, как всегда, он не переставал дивиться свежему морозцу, мягким хлопьям снега.
Выехали в курень углежогов уже в санях. Снег ярко скрипел под полозьями, ели застыли, опушенные куржаком, как белыми тенетами. Хотелось глядеть вокруг и глядеть…
В ряд стояли томильные кучи, как курганы. Всюду поленницы дров, прокопченные сажей. Пахло дымом. И люди, черные, пахнущие дымом, сновали от сарая к сараю.
Привязав лошадь к сосне и бросив перед
— Подожди!
Из-за кучи несся женский смех и мужской приглушенный голос:
— А что вы смеетесь? Верно я говорю: утекла водица, в ручей не воротится! Ох, и много я вашего брата прозевал! Глаза разбегались! Пока оглядывался, годы прошли!
Лицо Ивана светлело, расплывалось в улыбке.
— Что ты? — начиная улыбаться и сам, спросил Киприян.
— Подожди…
За кучей продолжали смеяться:
— Как же ты, Семен, без бабы-то обходишься?
— Так ведь как? Сирота и пуповину сам себе режет!
— Он. Большеголовый… Немцов! — сказал Иван.
— Какой Немцов?
Но Иван, не слыша вопроса, бросился вперед.
Девушки при виде незнакомого скрылись.
Заросший густой бородой, весь в угольной пыли, Немцов был неузнаваем. У него белели только глаза и зубы.
— А я по поговоркам тебя узнал! Никто их столько не рассыпает, как ты! — тряся друга за плечи, заглядывая ему в глаза, смеялся Иван. — Да как же ты сюда попал, ведь ты на Север удрал?
— Надоело, знаешь, там с солью возиться! В сердце и без того соль… Сам-то ты как здесь? Ведь тебя…
Иван приложил к губам палец.
Немцов поправился:
— Ведь тебя женить хотели!
— Невеста от меня отказалась…
— Ну, опять-таки, играешь с кошкой — терпи и царапины… А как там Стеша живет, не знаешь?
— Она все в той же церкви поет.
— Верная. А в семье как у тебя? Маша замуж не вышла?
— Выходит, но боится: братишка Миша у нее на руках!
Немцов понял. Значит, Миша — партийная кличка Ивана.
Оба рассмеялись.
— Маша летом ко мне приезжала, рассказывала, что в Верхотурье большая радость: царица Александра Федоровна в дар обители пожаловала для священников ризы, стихарь, подризник, пояса да набедренники, две пары поручей и воздухов на святые дары… И все это сделано из платья ее императорского величества, в котором она была одета в день коронования!
— Несешь опять?
Семен огляделся. Около них стоял Ермаков и весело смеялся. Немцов, обращаясь к нему, сказал:
— Так уж, видно, ему на роду написано: упал в воду, так дождя не бойся!
— Ну, а ты-то как… боишься дождя или не боишься? — Иван посерьезнел.
— Так ведь привык уж…
— Здесь как, часто мочит?
— Мало нас здесь. Прячемся, как кроты, за кучами-то… Дождик-то и не достанет…
— Яснее говорить нельзя?
— Идите к лошади. Я за вами, а то у нашего мастера одно ухо длинное…
Усевшись в сани и закрывшись шубами, все трое зашептались «яснее».
— Кооперация здесь есть?
— Мы все пайщики, —
неожиданно раздражаясь, сообщил Немцов. — Ларек сюда выезжает два раза в неделю. Цены — не подступись!— То-то и оно! Ну, ты с детства понятливый был, разберешься без нас, что делать. Гармонь-то с тобой?
— Она без меня — никуда!
— Помогает? Вот мы для нее тебе песен подбросим!
…Разговор о кооперативе в последние дни среди рабочих не прекращался. Особенно сердились женщины.
— Слышь, Лукьяновна! Что это ты от дочери из Перми сатинет ждешь? Разве здесь, в «трудовой»-то, не купишь?
— Да ведь здесь сатинет-то четыре гривны аршин, а в Перми — две гривны!
— А я башмаки здесь за три целковых купила. А послышу, в Екатеринбурге всего два целковых им цена! Вот тебе и «трудовая» кооперация!
— Обдирают нашего брата со всех сторон!
Рабочие негодовали уже открыто, требовали отчета, смены правления кооперации.
Сопротивляться этому администрации завода было невозможно: кооперация считалась рабочей.
Подпольщики старались не пропустить возможность легализовать свою работу.
В новое правление кооперации вошли они в большинстве. Иван Малышев был избран в ревизионную комиссию. Избрали до десятка уполномоченных.
В лавке с утра до ночи теперь толпился народ.
— Смотрите, бабы, жакетка-то всего пять рублей, а я, дура безмозглая, семь отдала, хоть реви! Целый год на нее копила!
— Ну, теперь цены божеские!
Иван, радуясь вместе со всеми, думал:
«Дали бы нам подольше поработать, тогда бы мы доказали, все поняли бы, как заводчики надувают рабочих».
Долго работать им в кооперации не дали.
В один из вечеров Иван разбирал литературу, полученную из Перми, и ждал Федю Смирнова, чтобы сдать ее для распространения по списку. Список на тонкой папиросной бумажке лежал перед ним. Услышав шаги, он спросил:
— Что долго, Федя?
Подняв голову, немедленно скомкал список и взял в рот: в комнату вошли два полицейских, стремительно подскочили к столу, начали разглядывать книги по корешкам:
— Так-так… Чернышевский… Герцен… Издания «Донской речи»… Взять! — и сшибли книги в мешок. Иван, стараясь проглотить список, с тоской думал: «Хоть бы Федя не приходил! Ах, хоть бы он не пришел сейчас!»
Федя пришел. Один из жандармов стал у дверей. Федя тяжело опустился на табурет. Иван одобряюще улыбнулся: у парня первый арест! Где-то в глубине заныло: «Хоть бы не в Николаевские роты!»
С улицы послышался грозный окрик:
— К кому?
И голос Киприяна:
— Монтер я… вызвали свет починить…
— Уходи, свет здесь горит!
Сердце облила радость: Киприян ушел, успеет предупредить товарищей.
Однако радость была преждевременной: все члены партийного комитета в эту ночь были арестованы и увезены в Нижний Тагил…
XI
Вот она, вотчина Демидовых, Нижний Тагил.
Перед выходом из вагона на арестованных надели наручники.