Кликун-Камень

Плеск веселья, смех, хлопки, шутки.

— Не горюй. Я скоро обратно тебе свое сердце привезу…

— Что ты уставилась на меня, как на архангела!..

Беспокойство в сердце Малышева нарастало. Он уже не мог поддерживать разговора с женой, резко обернулся, поймал взгляд Кобякова. Тот ринулся к нему с распростертыми объятиями. Иван, как бы не видя его, повел Наташу в сторону.

— Послушай, как поют! Ах, как поют!

Лицо Наташи будто задымилось. Малышев целовал его, приговаривая:

— Вызови маму. Береги себя. Ой, наверное, и во сне я тебя видеть буду!

— Ты слишком мало спишь, чтобы увидеть меня во сне, — произнесла Наташа, пряча свою боль за улыбкой.

Тихонько посмеялись. Оба взглянули на небо. Оно было полно сверкающих белых барашков.

— По вагонам! — крикнул высокий и бравый Колмогоров, командир сотни.

Миша Луконин, раскрасневшись от пляски, подошел к Малышевым, приподнял шапку и, переполненный радостью и воодушевлением, сказал:

— Извиняюсь. Я ведь, Иван Михайлович, как увидел, что ты с нами, обрадовался: с тобой ведь всяк себя человеком чувствует. Извиняюсь! — Миша ушел.

Иван Михайлович снова посмотрел на жену. Пройдет еще несколько минут, и они расстанутся. Сказал шепотом:

— Видишь? Нельзя мне было оставаться!

XXVII

Поезд отбросил город назад. Дым от паровоза плыл, цепляясь за кусты, беспомощно клонясь к земле.

На каждой остановке, а они были часты, Иван Михайлович шел из вагона в вагон. В теплушках разучивали революционные песни.

В одном из вагонов появился подросток, одетый в лохмотья.

Его изумленно разглядывали.

— Откуда ты вылез?

— Из-под нар… Хоть что делайте… Можете даже расстрелять, а в тылу я не останусь. Я только Ивана Михайловича ждал.

— Чей ты?

— Верх-исетский! — с вызовом ответил парнишка. — Я храбрый!

Его звали Ленька. Ленька Пузанов — один сын у матери-вдовы.

— Да как ты это пальтишко-то надеваешь? Наверное, путаешься в лохмотьях? — спросил Малышев.

— А я нарочно такое надел, чтобы шинель скорее выдали, — искательно глядя на комиссара, заявил парнишка. — И саблю с наганом! — нетерпеливо и восторженно напомнил он.

Неудержимый смех сопровождал каждое его слово.

— Вишь ведь, и губа желобком!

— Да в нагане-то ведь — смерть…

— Так ведь не нам смерть-то, а Дутову!

— Разбирается!

Бойцы начали доставать для парнишки из своих мешков кто белье, кто рубаху, кто штаны.

Парнишка покрякивал от удовольствия.

— Только я вот слышал, что ты, Ленька Пузанов, в партии меньшевиков состоишь, верно ли? — спросил Малышев.

Люди шумно задышали, сдерживая смех. Ленька оторопело посмотрел на всех и протянул:

— Не-ет… Я с Иваном Михайловичем…

На одном полустанке поезд, казалось, увяз. Малышев обошел несколько вагонов.

В углу Миша Луконин, сидя рядом со Светланой, говорил вкрадчиво:

— Мы с тобой отлично в одной упряжке пойдем…

— Спасибо за доверие.

Иван напомнил:

— У девушек есть свой вагон. Здесь тебе, Света, не место.

Та послушно поднялась.

— Пели здесь. Да и Миша звал. Меня на песню потянуло, Иван Михайлович.

Когда девушка вышла, Иван спросил, обращаясь к Михаилу:

— А ты зачем ее все обхаживаешь: не время и не место…

— Знаю, Иван Михайлович. Но ведь надо же и мне кого-то на сердце положить. Ознобила она меня совсем.

В следующем вагоне пожилой рабочий с красными обветренными руками приговаривал, обжигаясь картошкой:

— У меня тело большое, его надо накормить! Садись, Иван Михайлович, с нами поешь.

Рядом сидели Мрачковский и Толмачев, тоже ели картошку.

Малышев присел на полено к печурке.

— Костя, вставай, все комиссары у нас собрались. Чего ты лежишь, корни пускаешь! — глядя с улыбкой на Малышева, рабочий пояснил:

— Курить любит этот Костя! Сунь ему сонному папироску — сосать будет.

Костя Вычугов, поднявшись с нар, тоже подсел к печке.

— Хочу узнать поподробнее, товарищи комиссары, кто такой этот Дутов? Откуда взялся?

— Дай ты людям поесть. Говори сам. Чем больше говоришь, тем меньше есть будешь, — заворчал рабочий с черными руками, утаивая усмешку.

— Ну, что о Дутове рассказать? Кто же он? Избран наказным атаманом Оренбургского войска, — поблескивая очками, начал Толмачев. — В августе участвовал в корниловском заговоре. Временное правительство назначило его особоуполномоченным по заготовке продовольствия в Оренбургской губернии. Заготовку он срывал.

А после Октября поднял кулацкое восстание.

— Так, что, он сам по себе? Захотел и восстание поднял?

— Нет… Еще в ноябре кадеты и эсеры в Оренбурге образовали контрреволюционную организацию. «Комитет спасения Родины и революции» называется. Захватили власть. Работников Советов арестовали. Вот Дутов и кричит, что это созданное им правительство — единственная законная власть по всему оренбургскому казачьему войску, армию создает из казачества и белогвардейцев.

— Ну, мы ему покажем «Комитет спасения России!» Спаситель выискался!

…На остановке из открытой двери одной теплушки кто-то палил из винтовки по соснам, кричал на присмиревших в стороне, у вокзала, женщин.

Подходя, Малышев спросил:

— Что здесь происходит?

— Стреляем! — отозвался хмурый паренек с туповатым плоским лицом.

— Отставить! Встать по форме! — прикрикнул комиссар. — Фамилия?

— Щукин. Верх-исетский я…

— Староста!

В проеме дверей вырос долговязый, без пояса, парень, в папахе, сломанной налево.

— Разоружить Щукина! Внушить, что пугать жителей нам не к лицу И кроме того — патроны надо беречь.

— Есть, товарищ комиссар!

Около вагонов девушек крутились парни, перебрасываясь шутками. Девушки учились накладывать бинт.

— Как настроение? — спросил Иван Михайлович.

— Хорошее!

— Ребята не обижают?

— Нет, они от наших песен ошалели.

Иван поднялся в вагон. В дверь заглянул паренек с наивными голубыми глазами на рыхлом веснушчатом лице:

— Вот поют, Иван Михайлович. Тетерин слушать без слез не может. Вы им прикажите только плясовую петь. Такими голосами только плясовую бы! Тетерин плясовую тоже любит.