Клиническая ложь

– Придется аккуратно поспрашивать, не пропадали ли люди из поселка: вдруг окажется, что наша жертва чья-то дочь, племянница или внучка?

– Согласна, – склонила голову Сурдина. – Не думаю, что мне удастся узнать больше того, о чем я вам рассказала, но, если вдруг что-то всплывет, я тут же вам сообщу!

* * *

– Отличная работа, Владимир Всеволодович! – похвалила Кац, когда они оба оказались в ее кабинете после операции: она пообещала возместить Мономаху пропущенный обед, напоив его чаем и накормив печеньем собственной выпечки.

Он не смог устоять: пожилая нейрохирург владела секретом заваривания чая, которым отказывалась делиться с коллегами, но с удовольствием их угощала.

Мономах не относился к поклонникам травяного варева, предпочитая черный чай без добавок, но и он признавал, что Кац делает потрясающий напиток, вкус которого запоминается надолго.

Несмотря на то что она уже давно не занимает должность зав отделением нейрохирургии, нейрохирург является гордой обладательницей собственного кабинета – маленькой комнатушки без окон, смежной с бельевой. Хоть и не отличающийся большими размерами, кабинетик полностью отражает личность Кац. Он заполнен фотографиями пациентов и родственников, коих у нее великое множество, всевозможными безделушками, вязаными салфеточками и вазочками. Он напоминает жилую комнату, а не рабочее помещение, но Суламифи Моисеевне Кац дозволено то, чего не может себе позволить ни один другой работник больницы.

– Великолепная работа! – повторила она, включая электрический чайник (тоже, между прочим, в нарушение всех правил техники безопасности). – Теперь паренек сможет ходить не хромая!

– Ну, это пока бабушка надвое сказала, – заметил Мономах. – Когда он еще пойдет…

– Это да, это да, – закивала нейрохирург. – Но его состояние – это по нашей части: знаете, никогда ведь нельзя с точностью предсказать, как поведут себя мозги! Но по крайней мере, со стороны опорно-двигательного аппарата больших проблем благодаря вам не предвидится!

Мономах машинально кивнул, как завороженный следя за руками Кац.

Ее руки, несмотря на возраст, не тронутые пигментными пятнами, были прекрасны. Тонкие запястья, длинные пальцы с коротко подстриженными ногтями красивой формы здорового натурально розового цвета – и никакого лакового покрытия.

Несмотря на то что правила гигиены для медработников не менялись, медсестры и врачи, даже оперирующие, стали позволять себе длинные ногти и маникюр с гель-лаком.

Мономах строго-настрого запретил своему среднему медперсоналу такую роскошь, чем поначалу вызвал массу недовольства, ведь девчонкам хотелось быть красивыми, даже нося белый халат (который, кстати, не обязательно должен быть белым, и против разноцветия медицинской одежды Мономах не возражал). Более того, он запретил сестрам ношение каблуков, «пересадив» их в туфли на плоской подошве и мотивируя свое решение тем, что на каблуках невозможно быстро передвигаться по коридорам. Кроме того, будучи ортопедом-травматологом, он отлично понимал, как сильно устает женская ножка, заточенная в узкую «лодочку», да еще и приподнятая над землей на восемь, а то и все двенадцать сантиметров. И про позвоночник забывать не стоит, ведь при таком перекосе тела он страдает больше всего!

– Была б его воля, он бы нас на ролики поставил! – мрачно цедила Татьяна Лагутина, самая вредная сестра в отделении. – Как в американском «Макдоналдсе»!

Игнорируя ворчание медсестричек, Мономах лишь посмеивался, приговаривая:

– Ничего, лет через двадцать скажете мне спасибо за то, что не стали пациентками нашего же отделения!

Для Суламифи Кац таких вопросов не стояло: она уже более сорока лет носила белоснежные, накрахмаленные до морозного хруста халаты, туфли без каблука и коротко подстриженные ногти, считая это нормальным и справедливым для человека, избравшего в качестве профессии медицину. В движениях нейрохирурга определенно крылась какая-то магия.

Вытащив из шкафчика большую деревянную коробку, она извлекла из нее холщовый мешочек, перевязанный бечевкой.

Размотав ее, высыпала в прозрачный стеклянный заварочный чайник все содержимое и сложила пустой мешочек обратно в коробку. Вода закипела, и Кац залила ею заварку.

Постепенно тесное помещение стал наполнять аромат трав и ягод, определить которые по отдельности Мономах ни за что бы не смог, но все вместе они создавали неповторимый букет.

Разлив чай по тонкостенным фарфоровым чашкам, которые нейрохирург хранила все в том же бездонном шкафчике, она поставила одну перед Мономахом и застыла в ожидании.

– Чудесно! – пробормотал он, пригубив горячий напиток. – Полагаю, просить рецепт так же бесполезно, как и в предыдущие разы?

– Вот что я вам скажу, Владимир Всеволодович, – проговорила Кац, присаживаясь напротив и обхватывая бока своей чашки ладонями. – Когда вы женитесь, я, так уж и быть, подарю вашей жене секрет моего чая!

– Когда я – что? Суламифь Моисеевна, я ведь уже был женат!

– Ну и что, люди постоянно наступают на одни и те же грабли! Уверяю вас, и вы не избежите этой участи: я просто диву даюсь, как это вас до сих пор никто не захомутал! Да, если вам, конечно, интересно мое мнение, Нелидова – не вариант.

– Что вы сказали? – оторопел Мономах.

– Бросьте, все знают! – отмахнулась нейрохирург. – Шашни в больнице – обычное дело, тем более что вы оба люди холостые и никому ничего не должны! Но я искренне надеюсь, что вы не рассматриваете нашу начальницу в качестве будущей супруги: она вам категорически не подходит!

Мономах никому не позволил бы разговаривать с собой в таком тоне – да никто бы и не посмел этого сделать, но Суламифь Кац – другое дело, поэтому он ничего не сказал и молча уткнулся в свою чашку.

Нейрохирург не отличалась щепетильностью и резала правду-матку в глаза, ничуть не смущаясь и не думая о том, что кого-то эта ее черта могла покоробить и даже оскорбить. Ее оправдывало то, что если уж она кого-то любила, то точно желала добра – в своей особой манере. И такие люди, зная ее, не обижались.

– Приходил человек из ГИБДД, – сказала Кац, неожиданно переводя разговор на другую тему.

– Зачем?

– Ну, парнишка же в аварию попал, помните?

– А-а… И что?

– Да ничего: он в реанимации, в сознание не приходил, так что поговорить с ним не представляется возможным. Не нравится мне это дело, ох не нравится! Гибэдэдэшник сказал, что личность паренька установить не удалось, так как при нем не оказалось документов.

– А свидетели?

– Так нету свидетелей-то, его где-то за городом нашли!

– Получается, кто-то сбил его и уехал?

– Вот ублюдок, да? Бедный парнишка, его родственники даже не в курсе, что с ним произошло! Бегают, наверное, мечутся, не знают что и делать!

– Ну, полиция разберется, – проговорил Мономах, помимо воли начиная размышлять о том, как они сумеют это сделать, если жертва аварии в ближайшее время не придет в себя.

– Еще чашечку? – заботливо предложила нейрохирург.

Мономах не отказался.

* * *

Дачный поселок Сосновая Горка и в самом деле располагался на возвышенности, поросшей соснами, – не просто так он получил свое название.

Здесь было красиво, несмотря на время года: очевидно, местные коммунальные службы работали не покладая рук! Повсюду росли деревья с аккуратно подстриженными кронами – наверняка летом они выглядят потрясающе, как и выложенные плиткой дорожки, огромные клумбы, посреди которых сейчас стояли голые розовые кусты, и в теплый сезон вокруг них наверняка высаживают садовые цветы типа маргариток и разноцветных анютиных глазок.