Клиническая ординаДура

Сашу Пряникова манил не только Российский университет демократического сотрудничества, но и семьдесят четвертая московская больница, в которой ему предстояло проходить ординатуру. Многопрофильная столичная клиническая больница с шестидесятилетней историей – это вам не хухры-мухры. Причем, расположена она в «академическом» районе, а район ведь тоже имеет значение. Врач, разумеется, должен лечить всех больных, невзирая на лица и прочие обстоятельства, но с культурным контингентом дело иметь приятнее, чем с некультурным. Саша с содроганием вспоминал скоропомощную практику в Пролетарском районе родной Тулы. Пришел на подстанцию весь такой восторженный («ромашечный», как выражалась Алена) и уже на первом вызове получил в зубы от пациента, недовольного тем, что «скорая» ехала до него «невероятно долго», аж целых двенадцать минут. «Доброе начало» наложило отпечаток на всю двухнедельную практику, во время которой… Ох, лучше не продолжать. До тех пор Саша жил в какой-то другой Туле, а тут вдруг открылась дверь в ужасающе ужасную параллельную реальность. Бр-р-р! Вспомнишь – и вздрогнешь.

– Ну чем обычная московская больничка отличается от нашей? – саркастически вопрошал отец. – Если уж на то пошло, то наша областная здравница гораздо круче. Это же лучшая больница целой области, а не одна из сотни себе подобных!

– И вообще лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе! – вставляла мать.

– А кто вам сказал, что я буду последним? – вяло огрызался Саша. – Может быть у меня наполеоновские планы.

– Так это же замечательно! – отец изображал лицом радость, но глаза у него оставались грустными. – Дозрей дома до кандидата наук, а затем покоряй Москву! Степень открывает много дверей!

От слова «дозрей» Сашу плющило не по-детски. Что он – яблочко на дереве? Ему уже, между прочим, двадцать четыре года. Наполеон в этом возрасте стал генералом, а Лермонтов своего «Героя» писать начал, имея за плечами такие шедевры, как «Бородино» и «Парус». А тут – «дозрей дома»!

Опять же, в родных пенатах никто не скажет тебе в глаза, чего ты стоишь как врач. Кругом свои люди. Одни помнят тебя зеленым студентом, а другие и того хуже – маленьким шпинделем, который на бис декламировал перед гостями «Бармалея» и «Мойдодыра». И вообще, как можно сказать Сашеньке что-нибудь этакое, ведь Михаил Александрович и Елена Константиновна смертельно обидятся… Разумеется, в тепличных условиях есть определенные преимущества, в них уютно и комфортно, но цену себе ты в теплице никогда не узнаешь. И никаких высот не достигнешь, потому что очень скоро упрешься головой в стеклянный тепличный потолок.

Когда любящим родителям начинало казаться, что они своими разумными доводами приперли непутевого сынульку к стенке, Саша прибегал к ultima ratio regum. [4]

– Могу я поступать так, как считаю нужным? – патетически вопрошал он.

Родители отвечали, что конечно же может. Но это отступление было временным и использовалось для перегруппировки сил и поиска новых доводов. За три дня до отъезда Саши в Москву мама прибегла к запрещенному приему.

– Ты нас совсем не любишь, – сказала она, утирая ладонью слезы. – Эта… ординатура для тебя дороже, чем мы.

4

Последний довод королей (лат.).

Саша впервые в жизни услышал от мамы нецензурное слово, причем очень грубое. И впервые в жизни мама ударила его под дых. Как можно ставить на одну доску любовь к родителям и прохождение ординатуры в другом городе? Разве может ординатура быть дороже, чем мама и папа? Что за бред?!

– Это вы меня совсем не любите, – парировал Саша. – Раздули из мухи слона и накручиваете себя почем зря. Я, например, спокойно отношусь к тому, что мне придется жить в общежитии…

Во время учебы в тульском медицинском институте Саше доводилось бывать в студенческих общежитиях. Ничего страшного там он не увидел. Разумеется, общежитие – это не дом родной, но жить в общежитии можно спокойно.

В той комнате, которую показал ему мордатый комендант, жить можно было только после смерти, когда перестаешь обращать внимание на детали окружающего мира. Если в длинном коридоре, протянувшемся вдоль всего этажа, стены и пол были чистыми, а потолок – белым, то в комнате все было серо-бурым от грязи, обои свисали причудливыми лохмотьями, с потолка при малейшем колебании воздуха сыпалась штукатурка, но хуже всего был запах – невероятно убийственная смесь ароматов немытого тела, затхлого белья и каких-то едких пряностей.

– Все так живут, – прокомментировал комендант, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. – И ничего, довольны. В квартирных общагах малость получше, но там мест по жизни нет. А здесь просто рай. И всего один сосед, причем приличный человек. Реджиналд Тамбо, пятикурсник из Нигерии.

– Сосед? – удивился Саша, только сейчас заметивший, что в комнате две кровати – застеленная и голая. – Но мне говорили, что ординаторов селят по одному.

– А мне говорили, что Земля круглая! – хмыкнул комендант. – А недавно по телевизору сказали, что она плоская. По одному – это роскошь, которую надо заслужить.

Хитрый прищур досказал остальное.

– Сколько? – обреченно спросил Саша.

– Мне две тысячи за совет, а дальше по обстоятельствам.

За две тысячи Саша узнал, что в этом корпусе он ничего хорошего не найдет, а в «квартирниках», то есть – в общежитиях квартирного типа, ему надеяться не на что. Но можно получить комнату на двоих в общежитии блочного типа и договориться, чтобы к нему никого не подселяли. В седьмом корпусе есть свободные комнаты, а комендант Олег Остапович никогда не откажет хорошему человеку.

– Это самый лучший корпус, – нахваливал комендант. – Рядом отделение полиции, так что жить будете как у Христа за пазухой, в тишине и покое. В блоке у вас будет своя кухонная зона и свой санузел. Не то, что у нас, где все удобства на этаже. Вам комната не понравилась, но это вы еще нашу кухню не видели…

Кухню Саша так и не увидел. Быстрее лани он бежал из этого кошмара в хваленый седьмой корпус. Знакомство с Олегом Остаповичем, таким же солидно-мордатым (клонируют они их, что ли?), обошлось Саше в пять тысяч рублей. Койка в двухместной комнате, слегка обшарпанной, но в целом годной для жилья, официально стоила семь с половиной тысяч в месяц. Еще четыре тысячи ежемесячно комендант запросил за возможность жить одному.

– Вы можете ответить, что за десять косарей в Москве сдаются комнаты, – сказал Олег Остапович, будто прочитав Сашины мысли. – Но что то будет за комната? И какие там будут соседи? А у нас, как вы сами видите, порядок и режим. И соседи у вас хорошие – семейная пара аспирантов из Непала. Траву не курят, растворы не варят, вечеринок не устраивают, мимо унитаза нужду не справляют, голыми по коридорам не бегают…

– А что, кто-то бегает? – поинтересовался Саша.

– Да мало ли у кого какие причуды, – усмехнулся комендант, но тут же придал лицу преувеличенно серьезное выражение и заверил, что на вверенной ему территории никаких безобразий не бывает, ну разве кто-то из жильцов иногда немного пошумит.

Саша колебался. Ему и хотелось, и кололось. Одиннадцать с половиной тысяч за комнату в общежитии – это явно перебор. С другой стороны, жить он будет недалеко от больницы, в относительно приличных условиях и в молодежной среде. Опять же – отделение полиции рядом, оба окна комнаты на него выходят. И этаж хороший – пятый. Уличный шум не будет так докучать, как на втором или третьем, а с другой стороны не будешь зависеть от лифта, как на высоких этажах.

– Я вам холодильник дам, почти новый, – сказал комендант, которому очень хотелось увеличить свои ежемесячные доходы на четыре тысячи рублей. – И телевизор бы дал, потому что для хороших людей ничего не жалко, только нет у меня телевизоров, разобрали все. Мебель почти новая, от прежних жильцов два кресла остались…