Клинок Минотавра
Шрифт:
– И чего теперь, Натан Степаныч? – Гришка переминался с ноги на ногу. – Я ж его пальцем не тронул! Я и не показывался вовсе… просто там закричали… а потом выстрел… это вы стреляли?
– Я.
Павел, небось, позабыл, что Натан Степаныч оружие при себе носит.
– Ну этот-то дернулся, а глина скользкая… он с тропы скатился и…
…Шею свернул.
Катиться недалече, а шею свернул.
Не
Бывает и такое. Натан Степаныч, глянув на небо, перекрестился. Справедливости он хотел? Что ж, выходит, услышал Господь молитву, снизошел до дел земных.
– Этого оставь, после заберут, – сказал Натан Степаныч, с колен подымаясь. – Идем, там раненый…
…Которому тоже не повезло.
– …Допросить надобно.
Спорить Гришка не стал.
Раненый был еще в сознании. Он лежал, прижимая к животу грязный мокрый пиджак, и поскуливал.
– Эк вы, Натан Степаныч, его-то… – покачал головой Гришка, подхватывая несчастного на руки.
– Так… случайно вышло.
И вправду случайно, не желал Натан Степаныч никому смерти, да и не выгодна она была. Шли быстро, а все одно чувствовалось – не донесут, не успеют, и выбравшись на лужок, Натан Степаныч велел помощнику:
– Клади на землю.
Гроза, плеснув на землю скупым дождем, отступала. Полосовали низкое небо молнии, гром гремел, но так, скорее для острастки, чтобы не забывали люди – и над ними сила имеется. Земля размокла, пахло цветами, травами, и, наверное, горько было умирать этакой-то ночью.
– Ну что, Петруша, – сказал Натан Степаныч, склоняясь над телом. – Нехорошо оно получилось?
Раненый открыл глаза. Был он бледен, дышал, но часто судорожно.
– Она все…
– Княжна?
– Она… виновата…
– Вас подговорила?
Гришка отступил, не мешая разговору.
– Нет… – верно, Петр понял, что не стоит лгать на пороге бытия иного, при скорой-то встрече с Господом. И без того хватает грехов на душе его. – Н-не… п-подговаривала… красивая, правда?
– Красивая, – согласился Натан Степаныч.
– Из-за нее все, – Петр облизал губы, попросив: – Отпустите грехи?
– Отпущу.
Хоть и не священник, но ведь сказано, что раскаяние – главное, а уж остальное – Господу в руки.
– Вы князя убить пытались?
– Да.
– Собаку натравили?
– Да, – говорить Петру было тяжело, и Натану Степанычу приходилось наклоняться низко, чтобы расслышать тихий его голос.
– И лестницу маслом намазали?
– Да.
– Что еще?
– Пугали… она про быка… про Минотавра… историю… клинок ее, который матушкин… ведьмовской… и мы решили…
– Создать чудовище?
– Да… не хочу умирать.
– Никто не хочет, Петрушенька. Не бойся, больше не будет боли… просто как-то вот вышло оно, неудачно. Что ж вы про оружие не подумали-то? Я ж, чай, не князь, человек простой… могилу вы разоряли?
– Да и… он…
– Отец Сергий?
– Да.
– С самого начала участвовал?
– Он… князя… ненавидел… он хотел поместье… а князь жил… у него сердце… никому не говорил, но доктор… исповедоваться… и отец Сергий спрашивал… отвечал… он говорил, напугать надо, тогда и сердце… оно слабое совсем… он после кладбища слег…
– Только не умер.
– Да.
– И вы с братцем поняли, что этак князя долго изводить можно, и решили иное попробовать. А когда не вышло, испугались. Он ведь не дураком был, верно?
Дыхание становилось прерывистым. Ай, до чего нехорошо вышло, до чего несвоевременно. Нет, Натан Степаныч если и жалел погибших братьев, то жалостью обыкновенной, человеческой, которая не отнимала у него понимания, что неспроста эти двое погибли, по собственной, стало быть, вине. И на руках их кровь, и души темны, но ему ли, человеку, иных людей судить?
– Д-да… Сергей велел затихнуть… к нему дядя приходил… грозился следствием…
– Отчего ж не затихли?
– Долги… много должны… грозились найти и… мы хотели… а она мешает… она красивая… но стерва… не верьте ей… она дядю травила… она и нас собиралась… рассказала про быка… идет бычок, качается… идет бычок… идет…
Он вдруг дернулся и вытянулся бездвижною колодой.
– Господи, спаси и сохрани, – сказал Гришка, размашисто перекрестясь. – Вот ведь горе-то какое… и чего делать-то будем, Натан Степаныч?
– В дом нести…
…Тихий дом, будто мертвый. И каждый звук в нем разносится эхом. Неуютное место, преобразившееся разом. Гришка, на что человек простой, ко всяким кунштюкам актерским нечувствительный, и тот застыл, повел головой, чисто пес сторожевой.
– Нехорошо тут, Натан Степаныч, – сказал он, положив тело на пол. Руки стряхнул, и вода с них полетела на ковер.
Сонной девке, которая выглянула из каморки, Натан Степаныч велел: