Клипер «Орион»

С берега донесся выстрел, через несколько секунд — другой. Прошла минута, и на камнях, загромождавших правый угол бухты, показалась белая фигура, спрыгнула с камней на песок и помчалась по берегу к баркасу, на который матросы заканчивали погрузку фруктов.

— Никак, наш Алешка? — сказал отец Исидор. — Кто это напужал его так, беднягу?

Командир встал, взял бинокль, висевший на спинке кресла. В окулярах он увидел встревоженные лица матросов, затем окровавленное плечо мальчика, лица его не было видно, он стоял спиной и что-то рассказывал. Не закончив погрузки, баркас отошел от берега.

Перевязанный Алешка Головин предстал в кают-компании перед командиром и всеми офицерами клипера.

— Рассказывай, как все было, — приказал командир. — Кто в тебя стрелял и что ты там натворил?

— Ничего, гражданин командир, я не натворил, просто играл с ребятами, купались, раков ловили здешних, ух и раки здесь! Бамбучину перекусывают.

— О раках после.

— Потом мы пошли в лес. После купания. Меня повел тот парень, Ранта его звать, которого наш доктор вылечил. Он все время мне что-то говорил, отведет в сторону от ребят и шепчет, рожи строит, на шхуны и на лодки кивает, а что кивает — понять не могу. И вот повел он меня в лес, потихоньку от ребят, а может быть, сказал, чтобы никто не ходил, ну мы и пошли. Он впереди, а я за ним. Чащоба там, лее перевито, перекручено да еще в гору лезть надо, чтобы тихо, хотя там попугаи орут, аж в ушах звон.

— Все ото очень интересно, но ты покороче, — сказал командир.

— Вы приказали, чтобы все как было… ну вот я и…

Командир махнул рукой.

— Про лес я уже не буду, — продолжал Лешка, — лес у них будто в клубок смотанный. Ну вот, идем. Ранта мне знак дает: дескать, стой, молчи и замри! Ну а я думаю, может, зверь какой там или птица, и тоже тихо-тихо стал. Смотрю между веток, а там полянка, кругом бананы, а возле дома чисто, красная земля притоптанная, ничего не растет, только людей много.

— Что за люди? — спросил командир.

— Разные: и местные и не местные, вроде как на наших, русских, похожие, думаю, что немцы, рыжих человек пять, а другие разной масти, да тоже не местные жители. Как бы военные, только форма у них другая и очень грязная, за такую форму Павел Петрович бы под арест посадил. И там наш барон и еще тот, что приезжал к нам, сидят в тенечке и диво хлещут. Остальные кто сидит, кто лежит, и многие тоже пиво прямо из горлышка тянут. И еще один с винтовкой, тот не пил пива, должно быть, часовой, стоял под хлебным деревом. Еще двое пулемет чистили. Совсем близко от нас, ну шагов десять, и все было бы хорошо, да собака у них оказалась, как залает да кинется на нас! Ну, мы бежать. А они стрелять стали. Ранта упал, я к нему, а у него изо рта кровь, и глаза остановились, а собака уже возле нас и лает и тяпнуть за ноги норовит. И я побег, бросив Ранту. Ну что мне было делать? — Лешка обвел всех глазами. Нет, никто не осуждал. Все сочувственно молчали.

— Тебя тоже там ранили? — спросил старший офицер.

— Нет, уже на берегу. Когда я выбежал на берег, а из кустов человек, вроде как один из тех, только он не гнался за мной, тот, что гнался, потом объявился, а этот, должно быть, на посту стоял, тропу охранял, да Ранта знал, где он сидит, и обошел, а я бежал прямо по тропе, чтобы скорей. Он что-то крикнул, да я не дурак останавливаться, только пригнулся да в кусты, а он как трахнет — и мимо, это он уже меня саданул, когда я через камни перебирался. Пустяк. Кондрат Борисович говорит, что через неделю только след останется от встречи в джунглях. Лес этот джунглями называется, — пояснил Лешка и умолк.

Некоторое время молчали все, потрясенные рассказом юнги. Наконец командир спросил:

— Сколько человек приблизительно ты видел возле хижины?

— Но считал, но много. Местных человек тридцать да немцев — пятнадцать или четырнадцать.

— Почему ты думаешь, что там были немцы?

— Они, как барон, говорили.

— Все разом?

— Ну нет, кто молчал, а у пулемета говорили, пулемет совсем близко от меня стоял. Пулеметчики — один чернявый, а второй с рыжинкой, — вот они и говорили по-немецки.

— Барона ты хорошо разглядел? — продолжал допрашивать командир.

— Барона-то не узнать! Я его сразу узнал и хотел уже окликнуть, да собака бросилась и Ранта побежал, ну и я за ним. Потому что все сразу насторожились и приезжий, дружок нашего барона, как гаркнул на всех, и часовой винтовку поднял, он и убил Ранту. А за что?..

— За нашу доверчивость. Иди, Алеша, спасибо тебе, брат.

Лешка Головин ушел, не веря своим ушам: вместо жестокой взбучки он неожиданно получил благодарность от самого Мамочки.

Как только юнга вышел, командир встал. Встали и офицеры, ожидая приказаний.

— Объявите готовность «один». Продолжать работы на берегу. У родника выставить наряд из десяти вооруженных матросов. Увольнения на берег прекратить. Прошу запять свои места. А вы, Николай Павлович, на минутку останьтесь.

— Вы были во всем правы, дорогой мой, — прочувствованно сказал командир. — Как всегда! Возможно, ото провокация голландцев. Не хотят ли они задержать нас за стычку с туземным населением? Ищут предлог?

— Вряд ли. Скорее всего — местная инициатива.

— Пираты?

— А что вы думаете! Разве представители, приезжавшие нас приглашать на праздник в честь бога Шивы, не смахивали на корсаров?

— Теперь нам все будет казаться подозрительным. Праздники здесь дело обычное. Народ любит повеселиться, благо позволяет климат и дары природы.

— Да… но теперь все это носит уже теоретический характер. Главное, что мы не участвуем в этом празднике. Если бы вы знали, какой у меня спал груз с плеч.

— Вы, может быть, знали больше?

— Нет, только догадки, наблюдения и выводы.

— Действительно, кое-что в них внушало подозрение, но на что они рассчитывали? Вот так, с бухты-барахты захватить военный корабль? Уму непостижимо. Хотя с нами бывало и не такое. Весь наш путь от Плимута, да и раньше, во время рейсов в Брест, все у нас как в романе приключений. Не хватало только пиратов.

— Теперь появились и пираты, и уже есть их первая жертва.

— Жаль мальчика. Погиб он ведь из-за нас. Надо чем-то помочь его родным.

— Есть! Мы с доктором съедем на берег и сделаем все, что в наших силах и что позволяют обычаи малайцев.

— Доктор в этом деле смыслит. Пожалуйста…

Прежде чем уйти, старший офицер сказал:

— С вашего разрешения я больше не пущу на борт ни барона, ни этого Шульца или Шварца.

— М-да, — многозначительно произнес Воин Андреевич и махнул рукой: — Делайте, как считаете нужным…

Боцманы исполнили «райскую музыку», приглашая к ендове с водкой. Прошел обед, во время которого, да и после, располагаясь на отдых, только и разговору было что о Лешкиной встрече в лесу и убийстве Ранты. Запрещение участвовать в празднике на берегу вызвало глухой ропот матросов, уже предвкушавших удовольствие повеселиться на местной вечеринке, как бывало в деревне. Дальше разговоров дело не пошло. Матросы скоро успокоились и даже подозрительно повеселели. Старший боцман скоро дознался, что в корзинах с фруктами оказались бутыли с пальмовым вином и вся вторая и третья вахты крепко приложились к пим. И ему поднесли кружку для пробы. Павел Петрович любил выпить в свободное время, и то на берегу, на клипере пил только положенную чарку. Вино оказалось довольно приятным на вкус, с кислинкой, все же боцман только пригубил и приказал, чтобы «ни-ни, было тихо, выпившие не показывались на палубе, а ложились спать». Тут же он послал наряд из первой вахты, и все вино было конфисковано и сдано в баталерку. О случившемся боцман доложил старшему офицеру, и тот сам прошел по кубрикам. Матросы или лежали вповалку на жилой палубе, или бродили с осоловелыми глазами, жалуясь на одолевавший их сон.