Клипы

"А чего тут говорить? Все и так сидят - "м-м", "м-м"", - скорчил гримасу Rock Salad.

А Лана, притопывая ножками, пела невинным голоском свой "Тысячу первый ништяк" - про съемных девочек, которых "на халяву не снять их никак. Ах, не страдайте, не обещайте тысячу первый прекрасный ништяк..."

С публикой творилось что-то невообразимое, в то время как появился голый по пояс огнедышащий Хачик, перекрашенный в негра, и увел Лану за кулисы, а Сережка с Михой пытались перекричать возбужденный гогот... Как вдруг...

В зале возник огонь. Без всякой связи, совершенно внезапно стены и потолок разом пошли рыжими пятнами. Все это было настолько неожиданно... Все просто успели заметить это, когда, в принципе, было уже поздно гадать, откуда что взялось. Единодушие, с которым толпа кинулась на взятие дверей, можно было бы, наверное, сравнить разве что с картиной художника Кузнецова "Штурм Зимнего Дворца".

Дворец молодежи горел. Жар стоял стеной, и, натыкаясь на него, все пятилось, дымилось, утирало пот с мигом загоревших, будто на пляже, лиц, и дышало невнятным говором смущенных голосов.

"Так что же, - спрашивал Труба, преданно заглядывая в глаза Лане, кто ж тогда из таких вот героев гитары крякнул? Я слышал, вроде, Блэкмор боты подсушил?"

Они сидели в его машине - Лана, Труба, Хачик.

"Слушай, - внезапно обратилась Лана к Трубе, - как тебя зовут-то на самом деле? А то все Труба, да Труба..."

Труба - пригнув голову, с шутливой угрюмостью:

"Я злой и страшный серый триппер".

К машине подбежал Мамай.

"Лана! Лана! Как же это? Что же это такое?" - взволнованно восклицал он.

"Ну, как бы тебе сказать...
– равнодушно откликнулась Лана, наблюдая за пожаром.
– Через полчаса все кончится. Дворец не пострадает.
– Она помолчала и объяснила со вздохом: - А потом выяснится, что все люди, присутствовавшие на данном мероприятии, находились под крутейшим воздействием LSD... Просто я сделала то, что хотелось толпе... Жаль, конечно, что результат оказался таким".

Мамай глядел на нее недоверчиво и как-то по-детски даже обиженно. Хачик скрутил стекло, высунулся, посмотрел зачем-то на колесо и засунулся обратно.

"Поехали с нами", - дружелюбно предложила Лана.

Поколебавшись, Мамай все-таки сел. Труба рванул с места в карьер, и машина с выключенными фарами полетела в темноту, как в небо.

Из записной книжки Мамая

В озере, голубом, точно выкроено оно из неба, билась крохотная букашка. Ей бы замереть - и минула бы ее смерть в зубах у рыбы. Но она была живой и не могла не двигаться, и умерла оттого, что была живой.

ДРУГОЙ, ФАНТАСТИЧЕСКИЙ, СОН МАМАЯ О ПАРАЛЛЕЛЬНОЙ КВАДРАТНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Когда Мамай открыл глаза, у его кровати шевелился чей-то тощий зад в затертой, расползшейся вязаной юбке - девица какая-то подтирала пол мокрой тряпкой. Словно почувствовав, что он проснулся, девица оглянулась, нахмурилась внимательно... Глаза косят, пьяные. Ноги расставила потверже. Копны жидких кудрей на ушах, на макушке... чи плешь, чи шо?

С юбки капала вода - вот ведь! Девица отжала подол, пригладила влажными, грязными руками волосы.

"Как вас звать-величать?"

"Ибрагим", - тихо, одними губами, шепнул Мамай.

"Ага", - слегка подумав, сказала девица и с тряпкою в руке вышла из комнаты.

Вернулась она вскоре, через пару минут. Все та же на ней мокрая юбка, кофточка серая с глубоким вырезом, и вся она показалась Мамаю какой-то... заплесневелой, что ли, точно и саму ее, вместе с одеждой, клали замачивать в ванну, довели до гнилого запаху, да так и пустили ходить, пусть сохнет на ходу.

"А я к вам опять! Познакомиться!
– Вылупила пьяные глаза, оскалилась. Стала раскорякой, левую руку закинула на поясницу, а правой, растопыря пальцы, помахала для важности и торжественно пожала Мамаю руку.
– Разрешите представиться: Маяковский.
– Захихикала, икнула и поправилась: - То есть, Ая Маевна Барвинок. Можете Айкой звать. Хотя...
– Она снова икнула. Хотя, как мне объяснил один мент, "айками" на воровском языке называют иконы... А вас - Василием, да?"

Мамай промолчал. Интересно, куда я попал?
– думал он. За кого она меня принимает? Мамай поднял руку, чтоб утереть пот со лба (было довольно душно), и вытаращил глаза - это была не его рука! Потрясающе. И татуировка: "Вася". Вот это да.

"Понятно. Котик говорил, что вы...
– Айка плюхнулась задом на стул, едва не промахнувшись. Руки в стороны ладошками кверху, к покрошившейся, будто расстрелянной мелкой дробью, известке потолка, нос кверху, и вся она как бы изобразила собой протяжное: "О-о-о!" - СПОРТСМЭН?" - "Н" она произнесла слегка раздельно.

Мамай задумался. Запах какой-то тухлый. Или не заметил он сразу? Паркет, что твой асфальт, серый, ни разу лаком не крытый, обои в потеках жирных. Белье в постели... несвежее, в старых пятнах, одеяла насквозь застиранные... Шифонер, стол с зеркальцем, кресло в подпалинах сигаретных, под потолком - подвеска с тремя патронами, из одной торчит лампа. Фото Высоцкого на стене, мутное, засиженное.

В левой руке Айкиной оказались маленький дорожный чемоданчик-дипломат и пакет хозяйственный с Боярским. Айка открыла дипломат. Полотенце, кимоно какое-то, джинсовка, белье. Ну, и по мелочи всякое. Рассовала все по полкам шифонера, кимоно - на плечики.

Из пакета достала еще: книги две ("Мужчина и женщина" Зигфрида Шнабля, "Фаворит" Пикуля), журнал "Советская милиция", три бутылки пива "Мартовского", студень в бумаге, хлеб, паспорт гражданина и разные не менее интересные вещи. Разложила все это на столе и задумчиво посмотрелась в зеркальце.

"Ку-ку!"

Мамай обернулся и увидел, что из дверного проема хихикает рожа такая глазыньки раскосые, скулы-мячики, а во лбу, точно звезда, горит огромный расцарапанный прыщ.

"А вот и Котик пришел, - сказала Айка.
– Котик Батькович Барвинок".

"Женушка! Аечка!"

"Котик! Муженек!"

"Приехала?"

"Приехала!" - Айка разулыбалась, подбочась грязным кулачком.
– А че эт ты такой за развеселый? Али мне рад?"

"Гарнитур!" - Вошел Котик, ноги пружинят, чуть не в пляс. Пальцами к потолку щелкает - эгей, мол, давай музон! Врубай, чего там!

"Что - гарнитур?" - не поняла Айка.