Клочья тьмы на игле времени

Ключи от квартирки, в которой Мирхорст прожил последние дни. Их отобрали у него при обыске.

– Вам понятен мой вопрос, господин профессор? Я неясно формулирую мысли?

Мирхорст беззвучно пошевелил губами.

– Простите, не расслышал.

– Я не могу.

– Чего вы не можете?

– Я не могу сказать вам про ключи.

– Ах вот как! Не можете сказать… До чего же вы беспомощный человек, профессор! Не можете ответить на самый простой вопрос, не можете сказать несколько слов, когда вас об этом просят… А скрываться от государственной полиции вы можете?
– Зиберт резко подался вперед и уперся в Мирхорста пронзительным и чуть сонным взглядом рептилии.
– Жить на конспиративных квартирах можете? Проповедовать антинемецкие идеи можете? Хватит валять дурака, профессор! Пора понять, что положение изменилось! Я не прошу вас о каком-то одолжении. Я требую ответа на вопрос. Требую именем фюрера и великого рейха! Где вы скрывались? Кто дал ключ?

– Голос его вырос до крика.

Мирхорст молчал, напрягшись, до посинения сцепив пальцы рук.

– Имейте в виду, здесь с вами не станут церемониться. Вы находитесь в гестапо. У нас свои порядки! У нас отвечают на вопросы! Подумайте хорошенько над тем, что я вам сказал. Мы дадим вам время подумать.

– Могу я встретиться со своим адвокатом?

– Вы что, с луны свалились?
– эсэсовец непритворно удивился.
– С каким адвокатом? Да понимаете ли вы, где находитесь?

Некоторое время Зиберт раздумывал над чем-то. Потом вдруг улыбнулся - глаза по-прежнему не участвовали в деформации лицевых мускулов - и нажал кнопку рядом с телефоном.

– Постараюсь сделать для вас, господин профессор, все, что только возможно. Мне бы хотелось, чтобы вы уяснили наконец свое настоящее положение. Мольтке!
– обратился он к вошедшему в кабинет эсэсовцу.
– Мирхорст, арестованный по указу о превентивном заключении, с сегодняшнего дня переводится в категорию 4А. Проследите, чтобы все было проделано надлежащим образом. Уведите арестованного!

Мирхорста опять посадили в машину, на сей раз это был пресловутый «зеленый гейнрих» с железным кузовом, и куда-то повезли. Его качало в автомобильной темноте. Противно пахло бензином. Временами машина подскакивала на брусчатке. Но ни разу не останавливалась. Очевидно, ей всюду давали зеленый свет. Наконец она все-таки стала. Выключился мотор. С лязгом отперли замок.

– Вылезай! Живо!

Щурясь от яркого света, Мирхорст неуклюже спрыгнул на землю. Машина стояла посреди большого голого двора, окруженного сплошным четырехметровым зеленым забором. Глухие ворота были захлопнуты. Его провели в трехэтажное кирпичное здание. В сумрачной комнате усадили на скамью и велели раздеться. Он покорно нагнулся и стал расшнуровывать ботинки. Сопровождавшие его эсэсовцы о чем-то пошептались с молодым человеком в белом халате, расписались в толстенной книге и, вскинув руки в нацистском приветствии, ушли.

– Совсем раздеваться?
– спросил Мирхорст человека в белом халате.

– Совсем, - ответил тот, не поднимая головы от бумаг, на которых что-то писал.

Вошел санитар с белым полотенцем, в которое был завернут горячий стерилизатор для шприца. Никелированная поверхность дымилась. Человек у стола закончил писать, поднялся и подошел к Мирхорсту.

– Дайте-ка вашу левую руку, - сказал он, доставая пинцетом иголку.
– Сделаем небольшую прививочку.

– Какую прививочку?

Заторможенно шевельнулись обрывки мыслей: «Наверное, так полагается в тюрьме. А этот в белом халате, значит, тюремный врач… На окнах не решетки, а вертикальные брусья, но разница небольшая, тюрьма - всегда тюрьма. Значит, это тюрьма…»

Врач принял из рук санитара ампулу с желтоватой жидкостью, с хрустом обломал верхушку и наклонил шприц. Протер кожу проспиртованной ваткой и резко всадил иглу.

Мирхорст поморщился.

– Ну вот и все, - сказал врач, растирая ваткой предплечье.
– Посидите немного.

Но в глазах у Мирхорста все вдруг раздвоилось. Голова пропиталась тошнотворной тяжестью. Она уже не держалась, поникла. Мысли расползались, образы расчленялись. Все затопила вязкая молочная река, на поверхности которой с косноязычным бормотанием лопались пузыри…

…Очнулся он на больничной койке в крохотной одиночной палате. На тумбочке лежала аккуратно сложенная пижама. Белый стул привинчен к полу. Узкое оконце закрашено белой краской. На потолке два плафона: белый и синий. Дверь затворена. Тишина как в безвоздушном пространстве.

Никак не мог сообразить, почему вдруг здесь очутился. Смутно помнил, что вчера ему сделали какой-то укол. Впрочем, почему именно вчера? Неизвестно, сколько времени прошло с тех пор.

Он вылез из-под одеяла. Сел. Повернулся и опустил ноги на пол. Под койкой стояли ночной горшок и больничные туфли. Надел пижаму, сунул ноги в туфли. Прошел к двери. Она была заперта. Осмотрел замок. Это был запор со съемной ручкой, на манер тех, которые установлены в железнодорожных вагонах. Постоял немного у двери и прошаркал к окну. Закрашенный шпингалет долго не поддавался. Наконец он все же открыл его и распахнул окно. Перед ним были вертикальные белые прутья, за которыми находилась еще одна рама. Стекло на ней оказалось незакрашенным.

Он увидел двор, как две капли воды похожий на тот, куда его привезли, высоченный гладкий забор и верхушки облетающих деревьев за ним.

Он находился в тюрьме, в тюремной больнице. И все не мог понять, почему это произошло.

Но вскоре все разъяснилось. Его навестил штурмбаннфюрер Зиберт. Лязгнула вставляемая ручка, замок щелкнул, дверь открылась. И он предстал. Поверх мундира был небрежно наброшен халат. Вежливо поздоровался и сел на неподвижный стул.

Матовое одностворчатое окно задрожало в ледяных стеклах пенсне.

– Ну вот мы и опять увиделись, господин профессор! Как вам понравилось здесь?

– Где я нахожусь?
– тихо спросил Мирхорст.

– Как, разве вас не поставили в известность?
– Брови его поползли вверх, лоб сморщился. Лицо выражало чистейшее удивление. Только глаза оставались, как всегда, безучастными.
– Значит, я это запамятовал. Прошу меня простить. А находитесь вы, господин профессор, в психиатрической больнице.

– То есть…

– Ну да!
– улыбаясь, перебил его Зиберт.
– В доме умалишенных. Отделение для неизлечимых.

– Но…

– Ах, да чего уж там!
– штурмбаннфюрер с притворной досадой плавно повел руками.
– Я прекрасно знаю все, что вы хотите сказать. Не надо. Сидите себе и ничего не говорите. Все скажу я сам. И не делайте такого возмущенного лица, оно меня огорчает.

– Но на каком…

– Основании, вы хотите спросить?
– опять перебил его Зиберт.
– На основании диагноза, поставленного крупнейшими специалистами. У вас был припадок. Вы сбежали из дому. Где-то шатались несколько суток. Потом угодили в лечебницу. Вас признали неизлечимым. А вот, кстати, документ, присланный вашей супругой, в котором она обязуется оплачивать ваше содержание пожизненно. Как видите, она в курсе дела.
– Зиберт расстегнул нагрудный карман, достал оттуда вчетверо сложенную бумажку и небрежно бросил ее Мирхорсту на колени.

Бледный, с расширенными глазами, Мирхорст действительно походил на умалишенного. Дрожащими руками он развернул документ, но буквы прыгали в глазах, и сердце катастрофически колотилось.

– Ну вот видите теперь, как обстоит дело?
– ласково спросил Зиберт и осторожно забрал документ из дрожащих пальцев профессора.
– Я же предупреждал, что у нас свои порядки. Почему вы меня не послушались?

Мирхорст застонал, не разжимая зубов, и попытался подняться с койки, но штурмбаннфюрер легонько толкнул его в грудь, и он остался сидеть.