Клоцвог

Соседи рассказали, что Блюма жаловалась: пишет и пишет мне в Москву с деликатными просьбами, а я молчу и молчу. А у нее гордость, и свет не без добрых людей тем более. А у нее сахарный диабет на фоне нервов и прочего. А дом требует своего. А Фима своего. А сил нет.

Ждала Мишеньку: сначала чтобы в отпуск приехал, потом из армии. Писала ему с откровенными претензиями в мою сторону. Миша как только демобилизовался, стал присылать регулярные переводы, причем на большие суммы. Блюма хвасталась, что Миша хорошо зарабатывает на каком-то корабле.

Потом Блюма умерла в огороде над картошкой. Копала и умерла.

Еще раньше соседям сказала, что если что, слать телеграмму Мише — «Мурманск, до востребования». Мой адрес не дала.

Мише телеграмму послали, а что толку. Миша в море.

Похоронили. Сосед извинялся, что без еврейского попа и что в яму спускали на рушниках, как у украинцев принято. И калины на гроб насыпали, как раз ягоды одна к одной. Я похвалила. Он сказал, что не для моей благодарности, а заради Гили.

Миша телеграмму хоть с опозданием, но получил.

Приехал, забрал Фиму.

Куда забрал? Куда он его пропишет? Сам без кола без двора. Не знаю. Никто не знает.

Соседи дом прибрали, заколотили.

А тут я сама и объявилась. Как чувствовала.

Да. Родное сердце вещует.

Сижу в доме. А жажда деятельности меня не отпускает. Я же ехала делать дело.

Выгребла во двор старье-шматье. Табуретки, тумбочки-столы ломала голыми руками. Что смогла — свалила горой.

Холодно. На небе звезды. И небо синее-синее. Глубокое-глубокое.

Подожгла газету и сунула внутрь этой горы.

Враз заполыхало.

Долго горело.

Соседи понабежали смотреть — испугались пожара. Нет, говорю, кому пожар, а вам не пожар. Спасибо вам за все! Не бойтесь. Не пожар.

Смотрю на огонь, на искры и шепчу, как молюсь:

— Вот тебе партизанский костер, Гилечка; вот тебе твой свет, Натанчик; вот как горит, на все двадцать пять градусов мороза горит, на весь Остер горит.

Соседи подумали, что меня опасно оставлять одну. Начали уговаривать идти в хату. Говорили, что сами затушат костер. Землей притрусят. А какая земля, если промерзло на два метра вглубь?

Словом, тушили без меня.

Дальше в моей жизни не произошло ничего.

Элла, конечно, выросла. Она не тут.

Марика я, конечно, пережила.

Мишу так больше и не видела — сорок лет. Срок большой. Но не для материнского сердца.

Сопоставляя прошлое и будущее, не могу не сказать: хотелось бы кое-что исправить.

Когда окажусь там, где мама, Гиля, Фима, Блюма, Натан и многие другие, — я так и сделаю. Но пусть и они.

И они тоже.