Клок-Данс

Она уже закончила с уроками, но все равно сидела за книжками – предлог не помогать на кухне. В комнату заглянул отец:

– Сыграем в лудо?

– Сегодня мой банный день, – сухо сказала Уилла.

– Так еще рано.

Она не ответила. Не глядя на отца, вышла из столовой и поднялась к себе.

В зеркальной дверце шкафа отразились зареванное лицо и всклокоченные волосы – кудряшки торчали во все стороны, ресницы слиплись от слез.

Уилла открыла дверцу, отражение исчезло. Она сняла пижаму с крючка и пошла в ванную. Напустила горячей воды и, усевшись в ванне, глядела, как сморщиваются подушечки пальцев.

«Вдруг с мамой случилось несчастье?» – подумала Уилла. Может, она хотела сразу вернуться, но попала в аварию? Им бы сообщили? А вдруг она без сознания в больнице?

Или в морге.

Почему такая мысль не пришла в голову отцу? Нет, с их семьей что-то не так. Единственный нормальный человек в ней – она, Уилла.

Покончив с мытьем, Уилла сразу улеглась в постель, хотя еще не было восьми и спать совсем не хотелось. В темноте она лежала навзничь и смотрела в потолок. Снизу доносились голос отца, хихиканье Элейн. Потом на лестнице раздались легкие шаги, Уилла прикрыла глаза. Потоптавшись на пороге, Элейн вошла в комнату и, не зажигая лампу, переоделась ко сну. Сквозь смеженные веки Уилла видела ее силуэт: подпрыгивая на одной ноге, потом на другой, сестра влезла в пижамные штанишки. Затем взяла с тумбочки «Домик в лесной чаще» и опять сошла вниз, откуда через минуту послышался невнятный голос отца, читавшего вслух.

Разделавшись с главой, он вместе с Элейн поднялся в спальню. Уилла успела повернуться лицом к стене. Она слышала, как отец укрыл сестру одеялом и пожелал спокойной ночи. Потом он подошел к ее кровати и прошептал:

– Улли? Уилл? Ты спишь?

Она не ответила, отец ушел.

По лестнице он ступал так тихо и огорченно, что у Уиллы защемило сердце.

Когда она проснулась, косой солнечный луч перечеркивал одеяло, а в доме пахло беконом и тостами. По лестнице простучали стремительные шаги, в комнату вошла мама:

– Подъем, утятки!

В хорошем настроении она всегда называла их «утятками» и сама как будто превращалась в маму-утку – такими сочными счастливыми голосами в радиопостановках говорили актрисы, изображая радость. Уиллу всякий раз это веселило, но сегодня она даже не шевельнулась в кровати.

Зато Элейн радостно подскочила и заверещала: «Мамочка!»

До чего противно – ведь всегда говорила просто «мама».

– Я по тебе так соскучилась, мамочка! – Сестра спрыгнула с кровати и, лучась счастьем, обхватила мать за ноги. Улыбаясь, та ее обняла. Мать была в розовом халате – значит, вернулась еще ночью. – Где ты была, мамочка? Куда ты ходила? – не унималась Элейн.

– Так, кое-куда, – беззаботно ответила мать и лучезарно улыбнулась Уилле: – С добрым утром, соня!

– С добрым, – буркнула Уилла.

– Могу сделать яичницу, омлет или пашот. Что желает ваше высочество?

Подобное бывало часто – мать так держалась, словно ничего не произошло, и всем своим видом говорила: ну подумаешь, бросила вас, что такого-то? Не берите в голову! Наверное, застань их мертвыми, она бы воскликнула: «Господи! Чего это вы надумали?»

Правда, после самых жутких вспышек (был случай, она ударила Уиллу половником по лицу, наградив чудовищным синяком, а в другой раз сожгла любимую куклу Элейн) мать себя вела точно героиня киношной мелодрамы – тискала дочерей в объятиях и, уткнувшись в них носом, горько рыдала: «Душеньки мои! Сможете ли вы меня простить?» Странно вспоминать, что когда-то Уилла тоже плакала и, прижимаясь к матери, бормотала: «Ну конечно, мама, я тебя уже простила». Теперь же она, застыв в кольце материнских рук, смотрела в сторону, и мать, отпрянув, говорила: «Ты ледышка, Уилла Дрейк».

Однако нынче она выглядела свежо и привлекательно, розовый халат оттенял румянец на щеках, в доме витал уютный аромат, а жизнь как будто вошла в свою колею, и потому Уилла промямлила:

– Омлет, наверное.

– Заказ принят! А тебе, Лейни?

– И мне омлет, мамоцка, – просюсюкала сестра, будто малышка.

Когда мать, выпевая «Сей момент!», развернулась к выходу, Элейн, как была в пижаме, потащилась за ней.

Уилла вылезла из постели, потом долго умывалась, одевалась и двумя заколками зашпиливала волосы, в зеркале разглядывая свое мрачное лицо.

Сойдя вниз, она увидела, что домашние уже завтракают, причем в столовой, словно нынче воскресенье. Стол был сервирован фарфоровыми тарелками, из специальной подставки торчали тосты, похожие на зубья гребешка.

– Доброе утро, милая, – поздоровался отец.

– Доброе. – Не глядя на него, Уилла проскользнула на свое место.

– Кто-то у нас копуша, – сказала мать.

Уилла искоса глянула на ее рот – не кривится ли верхняя губа, не стиснуты ли зубы. Нет, вроде все хорошо. Даже вон – подливая отцу кофе, она ласково коснулась его плеча.

Любимый омлет с тертым сыром уже был чуть теплый, но все равно вкусный, а превосходный бекон – без единой жиринки. Уилла умяла целых три куска.

– Позвоню-ка я Дугу Ло, скажу, что подвозить меня не надо… – начал отец, но мать его перебила:

– Ой, совсем забыла! Кажется, машина немножко сломалась.

– Насколько немножко?

– Только заведешь, на панели вспыхивает красный огонек.

Отец вскинул бровь:

– То есть все это время ты ездила с дурацким огоньком?

– С дурацким?

Уилла напряглась, испугавшись, что мать неправильно истолковала слово, но та спокойно продолжила:

– Да, наверное.

– И не сообразила заехать в мастерскую?

– Знаю, я кошмарная, ничего не смыслю в технике, – весело призналась мать и скорчила глупую рожицу.

– Нет, вы представляете? – обратился отец к дочерям. Судя по его лицу, он был страшно доволен и вопрос подразумевал «Ну разве она не прелесть?».

Элейн его не услышала, поскольку увлеченно обмазывала тост джемом. Уилла промолчала и только окинула отца взглядом.

Мать посмотрела в сливочник, встряхнула его и пошла в кухню. Элейн опять начала историю про кролика Домми Маркони, теперь называя его зайчиком:

– Домми говорит, зайчики очень спокойные, кроме того, их не надо выгуливать. Пап, давай заведем зайчика? Ну пожалуйста!

Отец разглядывал Уиллу:

– Милая, ты все еще сердишься?

Уилла пожала плечами.

– Я так и не понял, что вчера произошло. Давай проясним? – Он говорил мягко, однако настойчиво.

Затевать разговор не хотелось, но Уилла знала, что отец не отвяжется, и потому снова пожала плечами:

– Наверное, я просто переутомилась.

– Ах вон что.

Похоже, ответ его удовлетворил. Во всяком случае, больше вопросов не последовало.

Повисло молчание, сестры обменялись долгими озадаченными взглядами.

1977

В колледже имелся микроавтобус, который накануне больших праздников совершал рейсы в аэропорт. Уилла никогда им не пользовалась – перелет стоил дорого, и она, если вдруг решала навестить домашних, ездила междугородным автобусом, – но в конце третьего курса ее парень решил познакомиться с ее родичами. Идея слетать к ним на пасхальные праздники исходила от него. На кой черт, сказал он, целую ночь мыкаться в автобусе и всего через два дня мучиться снова. Именно так Уилла и поступила бы, однако спорить не стала.