Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Никак нет, что вы! Гипноз тут совершенно ни при чем! — лукаво покачал головой карлик. — Просто я умею убирать из вашего поля зрения все что захочу! Ничего сверхъестественного, никакой черной магии! Это чистая наука, искусство Высшей Иллюзии, великая наука управления разумом!

Посыпались вопросы, но Саркар номер семь, ударив в барабан, призвал всех к молчанию.

— Довольно, пока это всё! — торжественно провозгласил он. — Неужели вы думаете, что я стану выдавать свои секреты, прежде чем вы увидите всё собственными глазами? Скажу одно: сила воли позволяет мне создавать и разрушать мировую гармонию, и в этом секрет моего успеха. Что такое индраджал? Это иллюзия счастья, ибо когда вы счастливы, то вам кажется, что возможно все. А теперь, о язык мой, перестань болтать! Я и так сказал слишком много! Разыгрывайте вашу пьесу,

фигляры, а после увидите, как играет настоящий мастер! — сказал он, еще раз ударил в барабан и скрылся среди кустов.

— Вот увидишь, — сказал жене пандит Пьярелал Каул, — к концу вечера я разгадаю его фокус-покус с исчезновением!

Этой ночи суждено было стать ночью мрачных исчезновений: еще никто не знал, что она унесет и Гири Каул.

С того самого момента, как Абдулла Номан вошел в сад и зашагал по шуршащей листве, толстым покровом усыпавшей землю, его стали одолевать сомнения в успехе всего предприятия. Ночь выдалась необыкновенно холодная для октября, и уже начал падать снег. «К тому времени, когда прибудут разряженные гости, метель разойдется вовсю, и люди начнут мерзнуть, — думал он. — Достанет ли переносных жаровен, чтобы согреть пирующих? И дальше что? Мерзнущую публику расшевелить трудно. Праздник в саду в такую погоду — дело немыслимое. С таким снегом ни „Рам-лила“, ни „Бадшах“ не совладают».

И все же мало-помалу волшебная красота сада сделала свое дело, и уныние покинуло Абдуллу. Ведь рай — это тот же сад, как бы его ни называли — райские кущи, Гулистан, Джаннат или Эдем, а Шалимар — его зеркальное земное отражение. Абдулла нежно любил все кашмирские сады Великих Моголов: и Нишат, и Чашма-Шахи, но более других, конечно же, Шалимар. Выступить здесь с представлением было его самой заветной мечтой. Нынешний правитель Кашмира никак не был связан с Великими Моголами, но при столь богатом воображении, как у Абдуллы, ему ничего не стоило подменить его образ другим — знакомым и любимым. Абдулла стоял в самом центре спускавшегося террасами сада и направлял своих людей в заранее определенные для них места. На самой верхней из террас актеры уже приступили к установке сцены, в кухонных палатках команда поваров уже вовсю строгала, отбивала, резала, кипятила и варила бесчисленные яства… Абдулла прикрыл глаза и силой воображения вызвал к жизни образ давно почившего создателя этого земного чуда с колышущимися кронами дерев, зеркалами каскадов и музыкой, плывущей по воде, — образ монарха, влюбленного в природу, правителя с душой романтика, для которого Земля была возлюбленной, а пышные сады — любовной песнью ей. Знакомое состояние, близкое к трансу, охватило его. Сарпанча Абдуллы больше не было; остался Джахангир — Великий Хранитель Вселенной. Все тело его расслабилось, что-то чувственное проступило в лице — лице человека, упоенного властью. «Где же паланкин? — пронеслось в его затуманившемся сознании. — Где носильщики в веревочных сандалиях? Им полагается нести меня на своих плечах в разубранном паланкине. Почему я следую пешком?»

— Вина! — шепнули его губы. — Подайте мне сладкого вина, и пусть играет музыка, велите музыкантам, чтоб начали играть!

Временами сомнамбулическое состояние Абдуллы перед началом представления пугало даже его собратьев-актеров. Когда он давал волю воображению, то многим казалось, что сарпанч имеет особую власть над умершим, может заставить его войти в свое тело, и тем самым добиться абсолютного перевоплощения. Это производило на них более сильное впечатление, чем само представление, но некоторым становилось не по себе. Поэтому и теперь, по заведенному правилу, актеры призвали Фирдоус — уж она-то умела возвращать супруга из прошлого в настоящее.

— Мир объемлет тьма, — словно в забытьи проговорил, обращаясь к жене, сарпанч, — сделаем же всё, что в наших силах, дабы сохранить память о свете.

Это были предсмертные слова Джахангира, произнесенные им сотни лет назад по дороге в Кашмир. Он умер, так и не достигнув желанной цели — своего земного рая, своего сада, подобного гимну, сада где змеились террасы и щебетали птицы. Фирдоус поняла, что состояние мужа требует мер решительных и жестких, тем более, что у нее самой были новости, о которых ее Абдулле следовало знать. Для начала она грубо дернула мужа за полу. С войлочной накидки- чхугхаи с его бороды бесшумно ссыпались горки снега.

— Никак ты накурился? — нарочито резко проговорила она. — Этот сад плохо влияет на маленьких, ничтожных людишек — им начинает казаться, будто они всемогущи.

Оскорбление проникло сквозь пелену затуманившегося сознания

Абдуллы, и он вернулся к унылой реальности: никакой он не правитель, он здесь, чтоб увеселять господ. Он — слуга. Фирдоус, которая угадывала его мысли прежде, чем он успевал их додумать, громко рассмеялась ему в лицо, отчего на душе у Абдуллы сделалось еще тоскливее, а щеки запылали от унижения.

— Хочешь как следует сыграть правителя, — заговорила Фирдоус более мягким тоном, сменив гнев на милость, — обдумай сперва роль Зайн-ул-Абеддина, с нее тебе начинать, а дальше — думай про Рамачандру, «Рам-лила» будет представляться после перерыва. Прямо сейчас самое важное — жизни тех, кто рядом с тобой. У Гири начались преждевременные роды, а все потому, что ты так сказал.

Мысли его прояснились. И все же… все же… Жизнь и смерть — они были повсюду, во все времена.

В начале пятнадцатого века султан Зайн-ул-Абеддин заболел страшной болезнью и непременно бы умер, если бы не вмешательство знаменитого врача, ученого человека по имени Батт (или Бхатт). После того как сей ученый доктор излечил сиятельного Зайн-ул-Абеддина, тот сказал: «Проси, и одарю тебя чем хочешь, ибо что может быть ценнее новой жизни, которую подарил мне ты!» — «Для себя мне ничего не нужно, — отвечал Батт или Бхатт. — Однако тот, кто правил до тебя, о господин, обрек моих братьев по вере на гонения, вот они-то и нуждаются в даре, равноценном жизни». Зайн-ул-Абеддин тотчас отдал приказ прекратить преследования кашмирских брахманов. Вдобавок к этому он лично проследил за восстановлением их в правах собственности, позаботился о розыске их оказавшихся на чужбине близких, а также дозволил им беспрепятственно отправлять все службы и исполнять свои религиозные обряды. Он отстроил им храмы, велел снова открыть их школы, освободил от жестоких налогов, восстановил библиотеки рукописей и запретил убивать коров. Так начался золотой век Кашмира.

Он обрел дар речи, и бессвязные слова, будто напуганные овцы, стали выскакивать из его рта:

— Пампуш, айя-аа, хаи! Где она? Что происходит? Она жива? А ребенок — он будет жить? Где Пьярелал? С ума сходит, наверное! Говорил ведь я вам, чтоб сидели дома! Аре-е! Когда это началось? Где? Что нам делать?

Жена прикрыла ему рот ладонью и громко, так, чтобы слышали все, с наигранным возмущением произнесла:

— Вы только послушайте его! И это наш сарпанч, глава всего Пачхигама! Всего и делов-то — еще один малыш родился, а у него такой вид, будто сам малым ребенком стал!

Остальное она торопливо прошептала ему в самое ухо, и это были слова ободрения:

— Мы набрали простынь и устроили место для родов позади кухонных палаток. Там женщины, они знают, что делать. Ребенком я займусь сама, остальные приглядят за близнецами и Анисом. Гири совсем плохо, да тут еще эта метель. В списке гостей есть имена врачей, некоторые живут недалеко, возле Сринагара, Пьярелал уже отправился к одному из них. Все, что возможно, мы делаем. Предоставь это мне. У тебя сейчас и без того забот хватает.

Абдулла приоткрыл было рот, но Фирдоус поняла, что он готов произнести свое обычное «я тебя предупреждал», и зашипела:

— Не смей этого говорить! Даже и не думай!

И Абдулла снова стал самим собой: да, конечно, сейчас приведут врача, Пампуш и ребенок будут спасены. «Вмешательство врача, ученого человека», — вспомнились ему слова из пьесы «Бадшах». Сейчас предстояло проверить, как обстоят дела на кухне и за сценой. Абдулла стал «обходить посты», раздавая указания, налаживая контакты с охраной махараджи, с привезенными слугами и поварами дворцовой кухни. На самой верхней из насыпных террас сада, по обе стороны водного каскада, были поставлены ярко расцвеченные шамиана— шелковые палантины, и дворцовая обслуга уже расстилала под ними прямо на земле скатерти- дастарханы, раскладывая валики-подушки таким образом, чтобы возле каждой могла расположиться группа из четырех гостей.

Абдулла был везде и всюду, чтобы лично убедиться, что все идет как должно. Снег падал большими пушистыми хлопьями, и трудно было сказать, то ли это проклятие, то ли благословение свыше. В палатке на самой нижней из террас ему преградил дорогу ваз а Ширмала, и его раскрасневшееся лицо свидетельствовало отнюдь не о добром расположении духа.

Похоже, что повеление махараджи позабыть хотя бы на время о разногласиях на этого человека никак не повлияло и настрой у него был далеко не мирный.

Поделиться с друзьями: