Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков
Шрифт:
Сегодня мне рассказали нечто такое, что захотелось просто лечь и заплакать. Мы поужинали, а после Илай и Кит отправились копать червяков (это лучше всего делать при свете луны). Мы с Эбеном вынесли кофе во двор, и он впервые заговорил со мной об Элизабет.
Дело было в школе, где Илай вместе с другими детьми ждал прихода эвакуационных кораблей. Эбена внутрь не пустили, но Изола обо всем рассказала ему в тот же вечер.
Помещение было забито детьми. Элизабет застегивала Илаю пальто, и он признался, что боится корабля, который увезет его из дома от мамы. Если корабль разбомбят, с кем он попрощается перед смертью? По словам Изолы Элизабет хорошенько обдумала вопрос, а потом задрала свитер и отстегнула с блузки планку
Держа планку в руке, Элизабет объяснила, что это волшебный талисман и он убережет Илая от любого несчастья. Велела Илаю дважды плюнуть на него — для наведения заклятия. Изола через плечо Элизабет видела лицо Илая и сказала Эбену, что оно светилось тем волшебным светом, каким светятся лица детей, пока они ещё верят в чудеса.
Страшно — отправлять детей одних в неизвестность для их же защиты! Как родители пережили такое? Ведь это насилие над инстинктом, повелевающим защищать потомство. Я, например, рядом с Кит становлюсь как медведица. И слежу за ней, даже когда она не со мной. И если ей что-то угрожает (а при ее любви карабкаться куда не следует это происходит часто), у меня шерсть встает дыбом на загривке (а ведь раньше жила, не ведая, что у меня есть загривок), и я бегу ее спасать. У Кит есть враг, племянник священника. Он бросался в нее сливами. Так я на него нарычала! Странно, но интуитивно я всегда знаю, где Кит, чувствую ее, как собственные руки, но если бы вдруг потеряла из виду, сошла бы с ума от беспокойства. Очевидно, природа так устроила для выживания новых поколений, но война это искорежила. Как гернсийские матери жили, ничего не зная о своих детях? Не представляю.
С любовью, Джулиет
P.S. Может быть, лучше флейту?
Джулиет — Софи
9 августа 1946 года
Милая Софи!
Какая прекрасная новость — ребенок! Вот счастье! Очень надеюсь, что на этот раз тебе не придется бесконечно жевать крекеры и сосать лимонные дольки. Знаю, вам, родителям, безразлично, кто, что и почему родится, но мне хочется девочку. Из этих соображений я вяжу крохотную кофточку и шапочку из розовой шерсти. Александр, разумеется, счастлив. А Доминик?
Я поделилась твоей новостью с Изолой и боюсь, что тоника для беременных тебе не избежать. Софи, заклинаю, не пей его и не выливай там, где бегают собаки. Думаю, отравы в нем нет, но рисковать все же не стоит.
Твои расспросы о Доуси следует перенаправить Кит, лучше — Реми. Я его почти не вижу, когда же вижу, он молчит. Не романтически-задумчиво на манер мистера Рочестера, но сурово и строго, даже неодобрительно. В чем дело, не знаю, честно. Раньше мы дружили. Беседовали о Чарльзе Лэме, гуляли по острову. Мне было с ним хорошо, как со всеми моими друзьями. А после случая на утесе он вдруг перестал разговаривать — я имею в виду, со мной. Грустно. Я скучаю по нашему невероятному взаимопониманию, но начинаю думать, что оно мне только почудилось.
Меня молчаливой не назовешь, поэтому молчуны мне невероятно интересны. Поскольку сам Доуси о себе ничего не говорит (и вообще не говорит — со мной), я докатилась до того, что пристала к Изоле с расспросами насчет его шишек, чтобы выведать подробности о его прошлом. Но Изола постепенно разочаровывается в шишках, ей кажется, они все-таки врут. Например, у Доуси центр жестокости не так бы велик, как надо, а ведь он чуть не до смерти отходил Эдди Мирза!!!
Восклицательные знаки мои. Изола, кажется, не видит в этом ничего особенного.
Эдди Мирз, гнусный и здоровенный тип, был осведомителем у немецких властей, за что получал разные блага. Об этом все знали, но он плевать хотел, лишь бы побахвалиться в баре богатством: буханкой белого хлеба, сигаретами, шелковыми чулками — девчонки за них бывают о-о-очень
благодарны.Через неделю после ареста Элизабет и Питера он хвастался серебряным портсигаром, намекая, что это вознаграждение за донесение о кое-каких делишках в доме Сойера.
Доуси узнал и на следующий вечер отправился к «Чокнутой Иде». Подошел к Эдди Мирзу, схватил за ворот, приподнял с барного стула и начал молотить головой о стойку. Говорил, будто сплёвывал: «Гад, сволочь, скотина, дерьмо», и с каждым словом бил. Затем стащил Эдди со стула на пол, и они начали драться.
По словам Изолы, Доуси отделали как котлету. Нос, рот были в крови, один глаз заплыл полностью, ребро треснуло. Но Эдди Мирзу досталось больше: фонари под обоими глазами, два сломанных ребра, швы. Суд приговорил Доуси к трем месяцем гернсийской тюрьмы, однако уже через месяц его выпустили. Требовалось место для более важных преступников — спекулянтов с черного рынка и тех, кто сливал бензин из армейских грузовиков.
— Эдди до сих пор как увидит Доуси у «Чокнутой Иды», так не знает, куда деваться от ужаса. Глазки бегают, руки ходуном, аж пиво расплескивается. Минут пять вытерпит и линяет, — заключила Изола.
Я, с растопыренными от изумления глазами, принялась умолять рассказать что-нибудь еще. Шишки у Изолы теперь не в чести, поэтому она решила обойтись простой фактографией.
Детство у Доуси было не слишком счастливым. В одиннадцать лет он потерял отца, а у матери, миссис Адамс, никогда не отличавшейся крепким здоровьем, появились странности, страхи. Сначала она боялась выходить в город, потом — к себе во двор и, наконец, за пределы дома. Сидела, раскачиваясь, на кухне и глядела в пространство. Она умерла вскоре после начала войны.
Мать, хозяйство и к тому же (в то время) жуткое заикание — все это сделало Доуси очень застенчивым. С людьми, кроме Эбена, он почти не общался. Изола и Амелия были с ним знакомы, но не более.
Все изменилось с приездом Элизабет. Она подружилась с ним и буквально вынудила вступить в клуб. Там, по словам Изолы, он расцвел! У него появилась возможность обсуждать не свиную холеру, а книги, причем с друзьями. И чем больше он говорил, тем меньше заикался.
Загадочная личность, правда? Наверное, он, как мистер Рочестер, все-таки прячет сумасшедшую жену на чердаке. Правда, во время войны ее трудно было бы прокормить на одну продовольственную карточку… Боже, как я хочу, чтобы мы опять подружились (с Доуси, а не с его сумасшедшей женой).
Я собиралась потратить на него пару скупых фраз, а вышло несколько страниц. А сейчас надо срочно приводить себя в порядок к сегодняшнему заседанию. У меня, замарашки, буквально одна приличная юбка. Вот Реми, с ее хрупкостью и худобой, в чем угодно умудряется выглядеть очень стильно. И как француженкам это удается? Скоро еще напишу.
С любовью, Джулиет
Джулиет — Сидни
11 августа 1946 года
Дорогой Сидни!
Счастлива, что ты счастлив тому, как у меня продвигается работа над биографией Элизабет. Но об этом позже. У меня есть другая новость, которая попросту не может ждать. С трудом осмеливаюсь верить, но, кажется, все правда. Видела собственными глазами!
Если — еще раз подчеркиваю: если — я права, «Стивенс и Старк» опубликует сенсацию тысячелетия. О ней напишут диссертации, за нее получат ученые степени, а за Изолой будут гоняться литературоведы, университеты, библиотеки и до омерзения богатые частные коллекционеры Западного полушария.
Итак. На вчерашнем заседании клуба Изола собиралась рассказывать о «Гордости и предубеждении», но Ариэль прямо перед ужином сжевала ее записки. Поэтому вместо «дорогой Джейн» Изола в отчаянной спешке схватила письма, адресованные ее дорогой бабуле Финни (сокращенное от Джозефины) и имеющие интересную историю.