Клуб неисправимых оптимистов
Шрифт:
Восемь человек в военной форме, пятеро мужчин и три женщины, в возрасте от двадцати до тридцати лет, ждали начала занятий по фотомонтажу. Дверь, расположенная в глубине аудитории, открылась, вошел майор Александр Маркиш. Дисциплинированные студенты встали по стойке «смирно» и отдали честь. Саша начал лекцию. Помощник, управлявший проектором, выводил на экран диапозитивы, иллюстрировавшие его рассказ.
— …Ваша работа будет заключаться в устранении врагов народа со всех фотографий — класса, институтской группы, семейных, парадных. Фотографии из личных архивов уничтожают родственники. Осужденный человек должен исчезнуть. Нельзя оставить ни малейшего следа его существования. Подделать фотографию можно, соединив изображения с двух негативов, а потом увеличить их на позитиве. Эта тонкая операция требует наличия негативов с одинаковой выдержкой и контрастностью. На первом негативе вы закрашиваете изымаемый объект, на втором — противоположную часть. Вы делаете отпечаток на позитиве с двух негативов поочередно, закрашенные части не проявляются, две части сопрягаются, и объект исчезает. Пленка должна быть более крупнозернистая, тогда изображение получится более четким. Я объясню вам, как использовать сульфатные растворы, — в некоторых случаях это облегчает работу. Довольно часто у нас не бывает негативов, и тогда проще всего работать с проявленной фотографией. Острым скальпелем обводится силуэт или контур лица изымаемого объекта,
199
Каше — картонный экран, помещаемый перед объективом и закрывающий часть поля зрения аппарата, или металлическая пластина, помещаемая непосредственно перед пленкой. Применение таких заслонок называют кашированием (кашетированием) светового потока.
Саша посмотрел на студентов. Они напряженно искали ответ, листали конспекты, но сообразить не могли.
— Так почему же?.. Вы ничего не поняли, сборище идиотов! Да потому, что негатив никогда не врет! Подпись и печать удостоверяют его подлинность. Благодаря вашему вмешательству никто в ней не усомнится. Люди верят тому, что видят! А теперь задайте себе вопрос о том, какую пользу может принести этот снимок? В чем заключается его политическое значение? Какое послание вы хотите передать? Если нужно устранить двойной подбородок, жировую складку или морщины, работа должна быть ювелирной, как у голливудских ретушеров. Можно восстановить выпавшие волосы, убрать седину и другие потравы, нанесенные временем. Нельзя допустить, чтобы в газетах появлялись фотографии руководителей страны, на которых они выглядят неидеально. Требуется большой опыт, чтобы заретушировать морщины, оспины и отеки, убрать прыщи и шрамы. Лицо субъекта должно выглядеть правдоподобно, оно не может ни стремительно помолодеть, ни стариться медленнее, чем у окружающих людей. В идеале следует добавлять улыбку или блеск в глазах. Нашу службу не раз упрекали в том, что результаты нашей работы зачастую выглядят слишком явными, читай — грубыми. Следует применять на практике принципы исторического материализма. Мне часто приходилось подправлять идеальную ретушь, делая ее заметной глазу. Мы умеем работать виртуозно, как настоящие преступники, так, чтобы никто ничего не заметил, но у нас иная цель. Мы ясно даем понять: вот что бывает с предателями! Они исчезают. Их стирают. Окончательно и бесповоротно. Грубые подделки создаются намеренно. Это побуждает родственников следовать примеру властей, делом доказывая преданность революции. Они уничтожают фотографии предателей, вынимают их из семейных альбомов и развешенных в гостиной рамок. Сколько тысяч женщин стерли все следы арестованных мужей и братьев? Сколько сыновей навсегда уничтожили отцов? От них остались лишь тени, дыры, пустоты, их убили еще раз, искромсав бритвой. В редчайших случаях потомки могут увидеть разве что руку, плечо или сапог. Так люди доказывают, на чьей они стороне, и спасают себе жизнь. Как иначе женщине заслужить прощение за то, что была женой врага народа? Сын негодяя стирает память об отце, чтобы мы забыли о том, кем был его отец. Забывшие навести порядок в доме обречены на исчезновение. Хранишь фотографии врага — значит виновен. В советских школах наших детей учат вырезать ножницами из учебников тех преступников, которых мы еще не успели оттуда изъять. Дети податливы и внушаемы, так что следующие поколения советского народа будут действовать намного эффективней. Единственными изображениями исчезнувших будут снимки в фас и профиль, сделанные тюремным фотографом. При аресте мы производим генеральную уборку. Изымаем фотографии, записные книжки, блокноты, тетради, документы и сжигаем все это в котельных министерства. От наших врагов не должно остаться ни следа. Мало убить врагов революции. Нужно стереть их имена. Никто не будет помнить этих людей. Они проиграют, мы победим. Это неизбежно. Их книги изымают из библиотек. Их идеи улетучиваются, как утренний туман. И вот еще что: уничтожению подлежат труды врагов наших врагов. Если бы не было Троцкого, не появились бы и антитроцкисты.
4
Полковник Яконов положил трубку на рычаг и медленно выдохнул. Он вспотел, рука у него тряслась, сердце колотилось как бешеное, что было неудивительно после грозного ночного звонка министра. Как получилось, что о деле стало известно в Москве, а сотрудники ничего ему не доложили? Яконов был уверен в одном: это не случайность. Ни в МВД, ни в МГБ, как когда-то в НКВД и ОГПУ, никогда никаких случайностей не бывало. Не будет их и в новой структуре, которая придет на смену всесильным ведомствам, вот только неизвестно, доживет ли полковник до очередной реорганизации. Тридцать лет службы в органах безопасности, вербовки и перевербовки, чистки и войны научили полковника правилам игры и выживания. Нарушением субординации он займется позже. Сейчас важно принять верное решение, от этого зависит его жизнь. Абакумов получает приказы лично от Самого. Если этот человек звонит какому-то полковнику и целых двадцать минут излагает детали дела, о которых тот, по идее, уже должен все знать, то тот выглядит некомпетентным идиотом, а идиоты, как известно, долго не живут. Абакумов говорил с ним ледяным тоном, а на прощание произнес недвусмысленно угрожающую фразу: «Даю тебе двое суток на решение проблемы…» Тут и дурак бы понял, что обратный отсчет начался. Полковник снял трубку:
— Это Яконов. Майор Маркиш еще в здании или уже покинул службу?
— Минутку, товарищ полковник, сейчас узнаю… Майор Маркиш на месте.
Яконов повесил трубку и задумался. Полковник всегда действовал по наитию, руководствуясь инстинктами. Он нигде не учился, вышел из низов и сделал
карьеру в аппарате ведомства благодаря остро развитому шестому чувству. Именно оно позволило ему избежать тех ловушек, в которых сгинули многие его коллеги и вышестоящие начальники. Они с Александром Маркишем знали друг друга много лет, но друзьями не были. У сотрудников МВД и МГБ не бывает друзей — только старые знакомые, уцелевшие в мясорубке террора. Мало кому удалось проработать в аппарате двадцать пять лет и выжить. Яконов считал Маркиша добросовестным и честным агентом, он мог поклясться жизнью, что Александр не совершил ничего предосудительного и все попытки обвинить его — пустая трата времени и сил. Мало кто из ответственных работников по доброй воле задерживался на службе до десяти вечера, но мнение полковника не интересовало начальство. От него требовался результат. Он не первый и не последний облыжно обвиненный гражданин СССР. Выбора у Яконова не было. На весах лежали две жизни — его собственная и начальника службы фотомонтажа четвертого отдела Второго управления министерства. Он должен действовать осторожно. Маркиш слишком опытен, подловить его будет непросто. Яконов взял папку с делом «Аэрофлота» — это отвлечет внимание Маркиша — и вызвал двух конвойных — на тот случай, если придется производить арест. Полковник понимал, что не имеет права на ошибку: на карту была поставлена его собственная судьба.В лаборатории горела тусклая желтая лампочка.
Саша — он был в рабочем сером фартуке — склонился над групповой фотографией. Человек пятнадцать мужчин и женщин в белых халатах стояли на ступенях крыльца деревянного дома. Снимок, запечатлевший коллектив больницы Тарновского, мог быть сделан ясным июньским днем. Врачи и медсестры улыбались, у одних руки были в карманах, другие обнимали за плечо соседа, многие курили. Игорь Маркиш был третьим слева во втором ряду, на шее у него висел стетоскоп, в поднятой правой руке он держал сигарету, левой обнимал за плечо жену. Волосы Надежды развевались на ветру, она улыбалась. Саша надел на правый глаз монокуляр, [200] взял скальпель, проверил, достаточно ли он острый, и начал медленно и осторожно обводить силуэт Игоря. Надрез был тонким, почти невидимым. Закончив, он приподнял снимок и выдавил пальцем фотофигурку на доску. Потом открыл обувную коробку, достал с десяток вырезанных лиц. Отобрал пять штук, «примерил» их, поморщился — нет, не годится! — взял следующие, но ни одно не подошло. Саша убрал вырезки назад в коробку, положил фотографию на мраморную доску, сделал поперечный разрез и попробовал перегруппировать снимок. Он соскреб лишнюю ногу, смахнул кисточкой пыль и соединил две половинки фотографии. Взял кисточку потоньше, нанес клей, подул, чтобы быстрее высохло, после чего окунул третью, пухлую кисть в белую краску и замазал места разрезов. Закончив, Саша восстановил с помощью черной краски ступеньки и створку двери на заднем плане. Дело было сделано: дверь оказалась на нужном расстоянии, ступенька выглядела как новенькая, Надежда обнимала за плечо коллегу. Саша расположил подделку на стоявшем справа мольберте, установил контровой свет и несколько раз щелкнул своим «Роллейфлексом», [201] после чего убрал в папку оригинал и ретушированный снимок. Оставалось сделать запись в реестре — пухлой книге в черной обложке, где в двух колонках содержались сведения о проведенных операциях. Он закрыл реестр и положил его на один из открытых металлических стеллажей трехметровой высоты, где хранились тысячи серых картонных папок. Каждая была аккуратно перетянута ремнем и снабжена этикеткой. Он собирался убрать на место папку с делом Игоря, когда в дверь постучали.
200
Оптический прибор для рассматривания удаленных предметов одним глазом.
201
«Роллейфлекс» (Rolleiflex) — торговая марка компании Rollei, под которой было выпущено и выпускается несколько линеек высококачественной, в основном профессиональной, фототехники.
— Кто там?
— Яконов.
Саша впустил полковника.
— Не ждали, Александр Эмильевич?
— Вы не часто сюда приходите, Антон Николаевич. Особенно в такой час. Что-то случилось?
— А вы не догадываетесь?
— О чем?
— Речь о вашем брате.
— Вы об Игоре?
Яконов молча кивнул.
— В чем дело?
— Вы ничего не знаете?
— Мы практически не общаемся, и вам это известно.
— Его должны были арестовать, но он сбежал.
— Я не общаюсь с семьей, так что мне никто ничего не сообщил.
— Неужели?
— Мы не виделись много лет. Встретились однажды совершенно случайно, когда открывали после ремонта Кировский. Не сказали друг другу и трех слов. Он так и не простил мне, что я служу в НКВД и защищаю свою страну.
— Он сбежал! Исчез! Понимаете, что это значит?
— Я не отвечаю за брата. Мы давно прервали всяческие отношения.
— Перед арестом ему позвонили.
— Я понятия не имел, что он в списках. Кто бы мне сказал? Сами знаете, наша служба не имеет отношения к принятию решений подобного рода. Даже знай я о готовящемся аресте, не стал бы предупреждать Игоря — это не в моих интересах. Вам хорошо известна моя лояльность, Антон Николаевич.
— Медсестра, ответившая на вызов, не смогла с уверенностью сказать, мужчина звонил или женщина, но она склоняется к последнему.
— Вот видите…
— Вы могли кого-то попросить.
— Кто бы согласился на подобное поручение?
— Ваша жена.
— Моя супруга на шестом месяце беременности. Думаете, я стал бы подвергать ее такому риску? Только сумасшедший мог поступить подобным образом! Да пусть хоть всех их арестуют, меня это не касается.
— В момент звонка вас не было на рабочем месте. Теоретически вы могли звонить сами, из телефонной будки, изменив голос.
— Вы хорошо меня знаете, товарищ полковник. Если бы я собирался сделать что-то подобное, первым делом обеспечил бы себе алиби.
— И тем не менее на ваш счет возникло сомнение, а у нас это равносильно уверенности.
— Вам известна моя биография, товарищ полковник. Я работаю в органах с двадцать седьмого и не раз доказывал делом свою преданность советской власти.
— Придется сделать это еще раз, Александр Эмильевич.
— Чего ждет от меня партия?
— Вы должны выступить свидетелем на процессе по делу «врачей-убийц».
— Но я не врач…
— Вы должны подтвердить, что ваш брат и другие подсудимые, эти докторишки, были участниками заговора и планировали устранить многих ответственных работников, которые были их пациентами. Главарь преступной группы хотел отравить первого секретаря нашего обкома. Скажете, что у вас появились подозрения, вы провели собственное расследование и доложили обо всем руководству.
— Не вижу препятствий. Этот человек мне больше не брат. Я не поддерживаю отношений с предателями родины.
— Вы дадите показания? В Москве, на процессе?
— Конечно, Антон Николаевич. Разоблачать предателей — наш долг.
— Вы уверены?
— Вы сами часто говорили: мы — солдаты, мы сражаемся и исполняем приказы.
— Я доложу наверх. Абакумов считал, что вы не согласитесь. Позвоню ему завтра же утром. Он будет доволен. Ваше решение очень нам поможет. В деле не хватало доказательств. Рад, что вы все правильно восприняли. У меня просто камень с души свалился.
— Тот факт, что я — майор МВД, не сделает мои показания менее убедительными в глазах судей?