Клуб неисправимых оптимистов

— Мне казалось, тебе нравится.

— Мой научный руководитель — коммунист и хочет порадовать Арагона — они иногда пересекаются. Будь он марешалистом, [79] предложил бы мне взять Клоделя. Я люблю литературу, но не преподавание. К этому нужно иметь призвание, которого у меня нет.

* * *

Вскоре после этого разговора она получила открытку от Франка все из того же Майнца-на-Рейне, в которой он все тем же телеграфным стилем сообщал о скором возвращении. Пришло и длинное письмо от Пьера. Сесиль аккуратно вскрыла конверт и осторожно достала два листка. Я читал по ее губам и слышал голос Пьера:

79

Марешалист (или петенист) — сторонник маршала Петена. Анри Филипп Петен (1856–1951) — глава коллаборационистского правительства Виши во время Второй мировой войны.

Моя дорогая Сесиль,

мы вот уже две недели не видели и не слышали ни одного партизана. Наша система слежения и обнаружения так хорошо отлажена, что мы пресекаем практически все попытки проникновения. Им удаются прорывы с побережья или со стороны Тебессы, чуть дальше на север, но на нашем участке и в районе Сук-Ахрас все спокойно. Одного из наших ранили — этот придурок упал с крыши, куда залез, чтобы установить радиоантенну. Большую часть времени мы занимаемся разминированием подступов к линии Шалля. Иногда находим пару-тройку мин. Мы остаемся в засаде по два дня кряду, но еще ни разу не сумели сцапать повстанцев. Они боятся нас как чумы, а если и обстреливают, то с такого далекого расстояния, что мы этого даже не замечаем. Никто не жалуется. Лучше уж быть здесь, чем поддерживать порядок в Алжире или Оране. Если бы правительство отдало приказ перейти границу, мы бы давно всех их покрошили. Они по ту сторону, напротив нас, и им известно, что мы за ними не придем. Мы отсиживаемся за нашей колючей проволокой, под сторожевыми вышками, отделенные от врага границей, простой линией на песке пустыни, а они преспокойно возвращаются в Тунис и отсиживаются там. Они трусы, только и умеющие, что пытать и убивать фермеров и беззащитных крестьян, а увидев нас, разбегаются, как кролики. Была надежда, что с появлением де Голля все изменится, мы их сделаем, прихлопнем как мух раз и навсегда, но ничего не происходит. Никакой ясности нет.

Ты поймешь, как глубоко я увяз в этом болоте, если я скажу, что провожу дни за игрой в белот [80] с тремя парнями, которых полгода назад записал в слабоумные. Сегодня они — мои лучшие друзья. Я решил опробовать на них фундаментальные принципы сенжюстизма: раз уж собрался биться за права угнетенных, почему бы не поинтересоваться их мнением и желаниями. Это поможет избежать очередных досадных ошибок. Мне повезло, со мной служат образцово-показательные французские пролетарии из глубинки: сын фермера из Ардеша, наладчик с механического завода в Сент-Этьене, дальнобойщик из Гавра. Уровень образования — бакалавриат минус шесть [81] . Говорят они о девушках, футболе и тачках. Больше всего на свете любят пожрать. Плюют на политику. Лишний повод, чтобы попробовать выяснить, что у них в голове.

Моя книга продвигается. Я дописал третью тетрадь. Еще две — и моя теория станет идеально логичной, последовательной и непробиваемой. Темп замедляется. Мне предстоит решить сложные проблемы причинно-следственных связей. Я не понимал всей глубины фразы Сен-Жюста: «Чтобы наша борьба увенчалась успехом, придется убить немало противников». Я надеялся, что удастся ограничиться несколькими непримиримыми символами старого режима. Нельзя строить иллюзий относительно способности врага к сопротивлению — он пустит в ход все средства, чтобы удержать власть. Произойдет настоящая революция — или не произойдет ничего. Будет много погибших, и я не уверен, готовы ли мы сегодня пролить реки крови. Стоит ли оно того? Конечно стоит. Поддержит ли нас народ? В этом я не так уверен. Народ порабощен и не осмелится восстать, из страха потерять свои жалкие льготы — подачку с барского плеча буржуазии. К чему драться за рабов, лижущих хозяйскую руку? По правде говоря, на этот вопрос я ответа не нахожу. Как далеко можно зайти в попытке сделать людей счастливыми помимо их воли? События в Китае поучительны и многообещающи, они послужат нам ориентиром. Происходят глубинные перемены, последствия которых мы не в силах оценить. Когда демобилизуюсь, поеду в Китай, чтобы увидеть все собственными глазами. Допускаю, что примкнуть к революции мне мешает чувствительность западного человека. Не исключено, что понадобится промежуточный этап.

Напомни этому маленькому дурачку Мишелю слова Альберта Эйнштейна: «Не беспокойся насчет трудностей с математикой, уверяю, у меня их гораздо больше». Здесь снова открыли школу, которая не работала целый год, и командование попросило меня заняться с маленькими туземцами математикой. Один лейтенант из Пуатье учит их французскому и надумал поставить «Беренику» [82] . Детишки очень хотят учиться и все схватывают на лету. За месяц мы прошли программу целой четверти. Мы даем образование детям наших врагов. Насколько это логично, как ты думаешь?

Я умираю от смеха, представляя себе Франка, замерзающего в снегах Германии. Война закончится до его приезда. Я ему написал, но он мне не ответил. Не знаю, дошло до него письмо или нет…

80

Карточная игра. Происхождение датируется концом XIX века и началом XX века.

81

Шутливое обозначение первокурсника коллежа. Среднее образование во Франции продолжается 7 лет (4 года в коллеже и 3 года в лицее). Выпускник лицея становится бакалавром, если успешно сдает экзамены.

82

Трагедия (1670) Жана Расина (1639–1699). Источником послужило жизнеописание императора Тита из книги римского историка Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей».

Сесиль замолчала и задумалась. Я взял у нее из рук письмо и перечитал, что оказалось непросто: почерк у Пьера был «докторский».

— Тебе не стоит волноваться. Там, где сейчас находится Пьер, все спокойно.

— Что-то не так. Должен быть другой вход. Нужно только найти правильный ключ. А пока попроси отца, чтобы оплатил тебе репетитора.

Сесиль решила выпить кофе с молоком, зарядила кофейник и составила список продуктов.

— Могла бы и сама сходить в магазин.

— Ты больше не хочешь мне помогать?

— Не в этом дело. Ты целую неделю не была на улице.

— Так ты сходишь за покупками или нет?

Она протянула мне список и две купюры по десять франков.

— Список не понадобится. Я и так все знаю: кофе, молоко, пряники и яблоки. Будешь так питаться, заболеешь.

— Не начинай…

Сесиль взяла меня за плечи и прижала к себе. Она была неожиданно сильной для своего хрупкого телосложения.

— Вот что, маленький братец. Я не нуждаюсь ни в помощи, ни в защите. Ни от тебя, ни от кого другого. Я достаточно взрослая и могу справиться сама. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, никогда больше не говори мне, что я должна делать, ясно?

— Ясней некуда. Но ты слишком худая.

Сесиль толкнула меня на диванчик и принялась щекотать. Она обожала это делать, зная, как сильно я боюсь щекотки. Мы хохотали, я защищался, она нападала. Ответить я не мог — Сесиль щекотки не боялась. Я икал и вскрикивал, потом мне удалось оторвать ее от себя и поднять на вытянутых руках. Я весь взмок и задыхался, Сесиль пыхтела как паровоз. Руки у меня дрожали от напряжения, я продержался десять секунд, потом ослабил хватку. Сесиль рухнула на меня. Мы долго лежали и смеялись, выдохшиеся и счастливые, потом выпили уж не знаю какую по счету чашку кофе с молоком с бретонскими хлебцами и пряниками.

— Ты не сказала, что думаешь о теории Пьера, об этом сенжюстизме.

— Он тысячу раз прав.

— Это будет диктатура!

— А сегодня у нас что? Демократия?

— Нельзя планировать бойню.

— Нужно знать, чего хочешь в жизни!

Тема была опасная. Вступать в спор с Сесиль мне не улыбалось.

— Мне пора. Сегодня вечером возвращается мама.

* * *

В субботу мы устроили фотосессию в Люксембургском саду. У меня была всего одна пленка. Сесиль позировала перед фонтаном Медичи, парковыми скульптурами, рядом с музыкальным киоском. Погода была замечательная. Я не торопился, долго выбирал ракурс, ловил свет. Сесиль раздражалась, подгоняла меня, говорила, что, если выйдет ужасно, она порвет снимки, потом присела на край фонтана, и я снял ее с близкого расстояния — до лица было сантиметров тридцать, не больше. Волосы Сесиль растрепались, солнечный луч осветил ее сбоку, и в этот момент она улыбнулась — одними глазами. Лицо Сесиль выделялось на фоне неба и деревьев. Она выглядела умиротворенной и очень красивой. Мне удалось поймать ее убегающий взгляд. В тот день я сделал лучшие за всю мою карьеру фотографа снимки Сесиль. Она не стала их рвать, когда увидела.

13

Мама и Жюльетта вернулись из Алжира с изумительным загаром. Над городом нависало свинцово-серое небо, парижане мерзли, а они вволю погрелись на жарком солнце. Мы стали задавать вопросы о тамошних событиях, но они мало что видели. Не они — мама. Жюльетту переполняли впечатления, но папа запретил ей открывать рот.

— Мне что, уже и слова нельзя сказать?

— Я не желаю тебя слушать.

— Вот и не узнаешь, что я видела.

Мама рассказала, что на каждом перекрестке дежурят парашютисты, что несколько раз они с Жюльеттой просыпались среди ночи от грохота и пытались по звуку определить, в какой части города произошел взрыв. Однажды они с Луизой ходили по магазинам на авеню Бюжо. Какой-то тип в белой кепке дважды выстрелил в мужчину, который сидел на скамейке и читал газету, прыгнул в «стоявший под парами» «Рено-203», машина сорвалась с места, взвизгнув шинами, и скрылась из виду. Застреленный человек повалился набок, но никто не кинулся ему на помощь. Прохожие обходили скамейку, как будто ее и вовсе не существовало. Струйка крови бежала по тротуару в водосток, а люди спешили по своим делам. Но в остальном, по маминым словам, все было спокойно. Дедушка Филипп вернулся из Алжира, уверившись в том, что французская армия контролирует ситуацию и граждане могут доверять и ей, и де Голлю. Очень скоро все придет в норму.

— Мы никогда не уйдем из французского департамента. Мятеж выдохся. Главари в тюрьме.

Они с Морисом решили, что сейчас самое время вкладывать в Алжир деньги. Больше того — можно хорошо заработать. Большинство людей готовы продавать свои дома за кусок хлеба, только нужно делать все по-тихому, поскольку OAC [83] не хочет, чтобы французы уезжали и бросали свое имущество. Папа был не согласен, но права голоса не имел, хотя лично он предпочел бы открыть филиал магазина.

83

В 1961 году французские военные и гражданские сторонники Французского Алжира создали так называемую Вооруженную секретную организацию (ОАС). Они развернули террор во Франции и Алжире, пытаясь не допустить предоставления независимости Алжиру.

— У тебя мания величия, мой бедный Поль, — заявил дедушка Филипп. — Ты затеял строительство великой пирамиды, но я — не фараон и не дам ни франка сверх сметы. За все излишества тебе придется платить из собственного кармана. Тут есть и моя вина: не следовало давать тебе свободу, ты неуч и ничего не понимаешь в управлении.

Папа повернулся к хранившей молчание маме.

— Ты должен был все хорошо обдумать, Поль, узнать наше мнение. Этому строительству конца-краю не видно, ты поставил нас в невозможное положение.

Мы поужинали, я начал убирать со стола и носить посуду в кухню. Мама вдруг спросила:

— Чем ты занимался в каникулы, Мишель, почему так плохо выглядишь?

— Математикой.

На ее лице отразилось недоверие.

— Каждый день. Выучил учебник наизусть. Могу рассказать, если хочешь.

— И что, ты продвинулся?

— Математика — сложный предмет. Чтобы понять ее законы и правила, не достаточно просто их заучить, а причину непонимания объяснить невозможно. Мне сказали, что я психологически заблокирован.

— Только этого еще и не хватало.

— Это вроде бы не моя вина…

— А чья же?

В кухне появился папа со стопкой тарелок. Я готов был ответить, что это проблема авторитета, но воздержался. Чтобы не вступать в бесконечные объяснения. Два виновника моей математической заторможенности смотрели на меня и ждали ответа. Я пожал плечами. Неудобство психоанализа в том и заключается, что проблема не решается, даже если известна причина ее возникновения.