Клубничное искушение для майора Зубова

— Тоже?

— Да! Тоже! Потому что я — крайне заинтересованное лицо! Мне Катя очень нужна для работы! Вы не понимаете… То, что она вчера сделала во время эксперимента… Это… Черт… За это вполне можно ей простить какие-то вещи… Я не дурак, понимаю, что если задерживают, значит, есть подозрения, хотя, на мой взгляд, это дикость, и Катя… Она вообще не способна, вы уж мне поверьте, если сами сомневаетесь… Она, не побоюсь этого слова, гений. Я не смогу вам объяснить некоторые моменты… Просто в силу их специфики… Но она смотрит на вещи под совершенно особым углом, понимаете? У нее — огромное будущее, огромное! И подозревать ее во всех этих глупостях… Это, по меньшей мере, безответственно, преступно для страны! Да, это может показаться преувеличением, но это — преуменьшение! Вы видели ее ранние работы? Ох, о чем это я… Простите… Но уверяю вас… И в такой ситуации мы с вами должны выступить единым фронтом! Я — уже отправил запрос своему руководству! Я буду настаивать на освобождении Катерины Михайловны! Она мне, в конце концов, здесь необходима! У меня сроки горят!

Я слушаю Васильева, понимая только то, что моя Катя, моя Клубничка, которую я вижу только с одной стороны, вернее, с двух — как свою женщину и как мать своего ребенка, оказывается, еще и гений. Васильев не будет врать.

И вполне может устроить Савину веселую жизнь, потому что, если я что-то понимаю в этом, покровители у него серьезные, из тех, что с Президентом на охоту ездят…

Ну и пусть устраивает! Пусть! Главное, чтоб моя девочка ко мне вернулась!

— Евгений Федорович, — прерываю его, — я благодарен вам, приму любую помощь. И со своей стороны тоже делаю все, что возможно. Уверен, Катя скоро будет с нами, это все недоразумение.

— Да, — кивает с готовностью Васильев, — я тоже так думаю, тоже!

Мы еще пару минут разговариваем, а затем расстаемся, вполне довольные друг другом.

Мои опасения, что, после задержания, Кате будут тут не рады, что она не сможет вернуться в Центр, развеиваются. Судя по всему, женщина, с которой я сплю, умеет пользоваться головой, как надо. Мне сложно уложить в мозгах эти все грани Клубнички, потому я и перестаю про это думать.

Мое дело маленькое: грести.

Выгребать.

Весь день хожу со значительной рожей по этажам, кошмарю подчиненных, просматриваю камеры, с целью самому увидеть что-то необычное. Но особо ничего не происходит, разве что, возвращается на работу Хохлов, неся гипс на сломанной руке, словно флаг.

Он плотно сидит у себя в кабинете, что-то печатает.

К концу рабочего дня я понимаю, что день прошел впустую, и моя Клубничка проведет еще одну ночь в камере.

От этого настроение, и без того дерьмовое, становится еще хуже, но я старательно делаю хорошую мину при плохой игре.

Мне надо нормально выйти из здания, надо забрать Соню, надо весь вечер себя вести правильно с дочкой. Она наверняка будет спрашивать про маму.

Черт!

Забираю Соньку, получаю от воспитателя информацию, что дочь ела плохо и не хотела идти гулять. Сидела у окна и ждала маму. А где мама, кстати?

Что-то вру про загруженность, забираю Соню.

Проверяю телефон, в надежде, что появится какая-то информация про Клубничку, но ничего нет.

Тогда везу грустную дочь гулять на Патриаршие, потом ужинать пиццей.

Смотрю, как Соня вяло клюет колбаску с большого куска, и ощущаю себя сиротой. Опять. Без Клубнички все пусто, все серо вокруг. Мне надо быть спокойным, потому что Соня очень внимательная и восприимчивая. Все прекрасно замечает. И вопросы задает неожиданные.

И болезненные.

Больше всего убивает бездействие.

Понимаю мозгом, что все равно, как бы я ни прыгал, пока не решится вопрос с жуками и шпионажем в Центре, ничего не изменить. И я ничего не поменяю.

Все понимаю.

Но сидеть и ждать… Это самое жуткое, что вообще может быть! Самое тупое!

Вечером укладываю Соню спать, она капризничает, хочет маму, хочет сказку про белую собачку, а я ее не знаю, короче говоря, градус тоски и безумия нарастает. Был бы один — кидался бы на стены, а, может, и дел бы наворотил. Но я не один. И только это держит.

Телефон вибрирует, когда я, убедившись, что дочь уснула, и выдохнув немного, иду на кухню за очередной кружкой кофе.

Подхватываю, принимаю вызов с незнакомого номера.

— Все, выдыхай, Зубов, — весело говорит Воротов, — взяли всех. Завтра Катя будет дома.

И отрубается, сука.

А я…

Я кладу на стол телефон.

И навожу себе еще кофе. Сердце стучит все сильнее, и вообще успокаиваться не собирается.

Заглядываю в комнату, где спокойно спит моя дочь.

И не верю, что все закончилось. Просто не верю.

Эпилог, или Все не закончилось

— И если ты думаешь, Зубов, что все закончилось, и тебе сойдет с рук твое поведение, разгильдяйство и халатное отношение к работе, то ты сильно, очень сильно ошибаешься!

Я стою с каменной рожей, слушаю контрольную выволочку от генерала, без которой этот вампирюга будет себя ощущать недостаточно нажравшимся кровушки, и терпеливо жду.

Раз-два-три-четыре…

Четыре-три-два-раз…

И еще раз.

И еще.

— Распишись в том, что ознакомлен со взысканием, а также о том, что уведомлен о понижении в звании.

Молча расписываюсь.

Все?

— Еще не все! Вот новое задание, ознакомься.

Беру. Читаю. Поднимаю удивленный взгляд на Савина.

— Что смотришь? Понижение в звании — автоматически понижение в должности. О кабинетной работе даже не мечтай. И про друга своего в МИДе забудь. Он, тем более, уехал в Корею, в посольство.

— В Северную? — недоверчиво спрашиваю я.

— Ебанулся совсем, — качает головой Савин, — молчи уж лучше, умнее будешь казаться. Хотя, тебе это не грозит… Все, свободен. Форма отчетности прежняя.

— Сроков выполнения задания не вижу…

— Бессрочное, дубина. Свободен. И чтоб в ближайшие пару лет мне на глаза не попадался.

— Есть.

Выхожу, машинально поправляю ворот куртки. Немного саднит. Клубничка такая нетерпеливая стала, еще горячее, чем раньше. Вот что тюряга с людьми делает…

Усмехаюсь.

Главное, ей не сказать этого всего. А то будет мне страсть.

На улице уже тепло, апрель вступает в свои права.

Пахнет прям-таки весной, девчонки вокруг ходят в мини.

Щурюсь на одну из них, тонкую красотку с длинными темными волосами и пухлыми, немного натертыми губами. Словно ее всю ночь трахали. И в рот тоже.