Клятва киммерийца

Они могут прожить здесь долгие годы, но покинуть ее — никогда. Причем извращенно жестокий разум той силы, которая совершила это, поймав их в магический капкан, был не лишен оригинальности. Ванкрид сохранил свою способность видеть на расстоянии и правильно оценивать происходящее.

Он знал, что им вынесен окончательный приговор, и подобно обреченному на казнь, ничего не мог изменить.

— И как же нам теперь быть?! — спросила Таона, глядя на него остановившимися помертвевшими глазами.

— Не знаю, — бесцветно отозвался мальчик. — Клянусь, я не знаю.

* * *

…Он был древнее мира людей.

Настолько древнее, что иногда ему казалось, будто он был всегда — хотя это не соответствовало действительности. Но исчислять его возраст в человеческих мерках было бы тем же самым, как сравнивать жизнь мотылька-однодневки с длиной земного пути людей. Да что там говорить о людях.

Ни один считающийся бессмертным демон не мог бы с ним равняться. Вообще никто.

При этом он вовсе не был стар, потому что существовал вне возраста и как бы вне времени. Дам него не было ни «до», ни «после», одно только «сейчас»; а также не имело особого значения пространство, в котором он, вернее, его разум, перемещался столь стремительно, что оставалось только «здесь». Ибо не существовало щели, в которую он не смог бы проникнуть, когда только пожелает.

Власть его была неизмеримо огромна. Боги и демоны равно повиновались ей, и все стихии — огонь, вода, земля и воздух — тоже; всем этим он играл, забавляясь, подобно злому и притом безумному ребенку. И, опять же подобно таковому он не мог ничего сотворить — только разрушить, изгадить или отравить то, что было не им создано. О, за тот срок, что он существовал, он сделался подлинным виртуозом по этой части и обзавелся неисчислимым множеством подручных, весьма помогавших ему. Города, цивилизации и континенты превращались в пыль по его воле — которой противостоять не могло ничто, — как любовно возведенный на берегу песочный замок, походя втоптанный в грязь ногой тупого озорника, с гиканьем пробегавшего мимо.

Он любовался собственной непредсказуемостью, этим непременным атрибутом власти; он вообще мог подолгу любоваться собой и плодами своих усилий, пребывая в подобии мрачного удовлетворения.

Возможно, он страдал бы, пресытившись своими победами, если бы не знал поражений. Но таковые случались, увы, случались…

И кто же, помилуйте, разочаровывал и приводил в ярость того, в чьей власти было буквально все на земле?! Люди, души которых были его излюбленным обиталищем и самой сладостной добычей. Ничтожные, слабые существа, чья жалкая жизнь длилась не дольше всполоха молнии — ни один из них не покорялся до конца, а если и покорялся, то это уже был не человек, его сущность полностью изменялась, делаясь демонической, то есть скучной, понятной и неинтересной. Впрочем, попадались и такие, которые вообще не допускали его внутрь себя или, того хуже, изгоняли.

Его законное место было занято, заполнено чем-то иным, враждебным и сильным. Настолько сильным, что он вынужден был отступать, и ограничиваться уничтожением оболочки, ставшей прибежищем его вековечного врага.

Правда, в таких случаях он проявлял особую виртуозность, и непокорные покидали его мир в немыслимых мучениях. Он уничтожал их — руками верных, тех, которые ему не противились, или использовал стихии.

Очень редко попадались такие, которых попросту стереть с лица земли отчего-то не удавалось. Мало того, что они поганили собой — с его точки зрения — мир, они еще и покидать таковой не желали, оказывая ему не только внутреннее, но и внешнее сопротивление, да еще и бередили души верных, заставляя тех восхищаться собой и на долгие века оставаясь в памяти людей, называвших их героями. Впрочем, как бы редко ни рождались такие, он знал их немало и ненавидел особенно сильно, потому что, как ни странно признавать подобное, он их боялся.

Как, например, проклятого синеглазого мальчишку-киммерийца, всякий раз нарушавшего все его планы и превращавшего благословенную бесформенную грязь жизни в сверкающий ограненный бриллиант.

Ладно бы этот варвар был потомком тех, которые явились из иного мира, коим Блистающий не владел — подобно своему спутнику или ненавистным антархам…

Но Конан-киммериец — не имел никакого отношения к тем, из мира двух зеленых светил. Он был порождением земли по плоти и крови, а казался выкованным из неведомого металла.

Там, куда ступала его нога, вырастала надежда. Не только люди, верные Блистающему, — но даже демоны не могли справиться с ним. Юный варвар безрассудно бросался в бой всякий раз, когда Блистающий, был всего в одном шаге от полной победы, — нимало не щадя своего покрытого шрамами тела, и побеждал, орудуя где мечом, где хитростью — а главным его оружием являлась воля и редкостная способность не поддаваться отчаянию.

Из-за его вмешательства оказалось под угрозой и уничтожение Хаагена. А ведь с этим проклятым клочком земли давно пора было покончить — здесь количество оказывающих внутреннее сопротивление, непокорных, было необычайно велико.

И неудивительно, ведь Ландхааген хранили те, в чьих жилах текла кровь из иного мира, пусть за века и множество сменившихся поколений и разбавленная человеческой, но и того, что осталось, было довольно. Потому что неземная кровь держала в себе знание и память. Это каждого людского детеныша требуется заново обучать всему; он подобен пустому сосуду, в который можно влить все что угодно — среди собак он вырастет собакой, и волчонком станет в волчьей стае. Антархи же были другими. В каждом из них от момента зачатия уже было нечто большее, чем только плоть. Потом вокруг них и цвела земля.

Потому они и были так ненавистны Блистающему, и по той же причине он столь долго возился с ними, не в силах извести этот род. И что же! Когда вполне можно было считать, что с антархами и Хаагеном покончено, является донельзя надоевший ему человек из Киммерии — и путает своим неуместным вмешательством все карты! Мало того, он ведет с собою зеленоглазом отродье мира двух светил, способное, соединившись с антархами, влить в их жилы свежую кровь, наполненную знанием и надеждой! Нужно было не играть с ним так долго, с этим зеленоглазым, а позволить еще в Туонелле разорвать его на куски. Но Блистающему уж очень нравилось наблюдать за тем, как верные терзают его юную плоть., ни наслаждался, растягивая удовольствие. Сдавленные крики и стоны Ллеу были для него столь сладостны, как и лицезрение медленно погибающей деревни антархов на закованных в вечные льды берегах Скарсааны.

Блистающий позволил себе не думать о том, что произойдет, если антархи и этот каким-то образом соединятся. Такого попросту не могло произойти — и не произошло бы, не ввяжись не в такое дело проклятый киммериец!

Ну, что ж… Так тоже вышло неплохо. Теперь, а когда они уже почти у цели — эта пара Великих, эти невероятным образом объединившиеся представители двух миров, они попросту пройдут мимо, в двух шагах от цели своих поисков, и прежде, чем издохнуть наконец во льдах Ландхаагена, проклянут час своего зачатия и утратят надежду, а вместе с нею и способность противиться ему, Блистающему, ибо только там, где безраздельно царит отчаяние, наступает его полный триумф. Так всегда было — и так вечно будет.

Обычно Блистающий использовал магический колпак, чтобы помогать скрываться верным. Они творили его волю, умудряясь оставаться никем не замеченными, и отчаянных воплей их жертв люди могли не услышать, проходя буквально на расстоянии вытянутой руки от места трагедии. Естественно, он проделывал подобное не во время великих катастроф в периоды всеобщих разрушений — а когда требовалось провести, сказать, единичную акцию. Такая мера срабатывала без всяких сбоев.

Вор, под покровом ночи забравшийся в мирно спящий дом и вырезавший целую семью, разбуженную его появлением; вероломный раб, вонзающий нож в сердце властителя и господина; безумный насильник, среди дня терзающий свою жертву — совершали свое дело и словно испарялись, не позволяя не то что схватить, но даже увидеть себя. Ювелирная работа!