Клятва

Одна из молодых медсестёр, установив катетер пациенту, обратила внимание на Могильникова и подошла к нему. По её зардевшему лицу было видно, что девушка стеснялась или боялась задать вопрос. Я попросил Платона Ивановича прислушаться, он повернул скисшую физиономию и поинтересовался:

— Ну, что опять?!

— Простите, Платон Иванович, — залепетала медсестра. — У нас заканчиваются расходники. Нужны иглы, жгут, бинты… да и вообще, после того как вы установили стоимость крови в триста вместо семисот рублей, доноров поубавилось.

— Решим! — резко отозвался он и торопливо повёл меня к выходу из кабинета, проговаривая: — Всё им не то. Сами же и просили урезонить халявщиков!

Мы вышли. Я недоумевал, а Могильников, мне показалось, выглядел обескровленным. Он смахнул испарину со лба и указал рукой в сторону лестницы. Говорил, что нам предстоит долгий и тернистый путь к восприятию реальности, в которой мне теперь придётся строить жизнь. Я не понимал, что хотел сказать Платон Иванович, но говорил он убедительно, потому и в слова мне верилось. «Наша медицина — лучшая, — утверждал главврач, — мертвецы в морге в жизнь возвращаются. Где о таком слыхано?!». Рассказывал о методиках лечения людей как о чём-то особенном. Это не совсем привычная наука, а нечто большее, вбирающее в себя философичные принципы и идеи по раскрытию потусторонней физики.

— Вот скажите, Эдуард Сергеевич, вы крещённый? — внезапный вопрос застал меня врасплох.

— Слава богу, нет, — ответил я и глупо улыбнулся, — а почему вы спрашиваете?

— А зря! — Могильников ударил себя в грудь и продолжил напыщенно говорить: — Человеку, живущему под богом, легче даётся лечение, а верующему врачу проще спихнуть с себя обязанности. Вы впитывайте, вам это пригодится!

Нам навстречу поднимался молодой человек в белом халате, судя по акценту, выходец из стран Средней Азии. Как я понял, в поликлинике человек по имени Камшот был устроен хирургом, но по совместительству был ещё урологом и окулистом. В общем, иностранный специалист. Камшот обнял Платона Ивановича как-то странно, по-братски. Они начали шептаться, хотя это и шёпотом было сложно назвать — обыкновенная беседа на сниженных тонах. Тот человек говорил о своём друге из Таджикистана, мол, нужна работа, на что Платон Иванович посоветовал закончить медицинский, желательно в Москве, у Арбатской станции метро, и приходить хоть завтра, но не забыть при этом положить в диплом «спасибо». А в назидание добавил: «Пусть твой друг везёт сюда родню. Места хватит всем!»

Мы спустились на шестой этаж, где находился дневной стационар. И снова могильные стены, отсутствие ремонта и насекомые, множество насекомых, что смутило меня. Не переношу тараканов, до жути боюсь этих рыжих монстров, что облепили все углы собой, как движущимися кляксами. Я попросил Платона Ивановича не задерживаться на этаже и мягко заявил:

— Ну, тут, как в большинстве больниц, должно быть, всё прекрасно, и люди в основной массе довольны!

Он с пониманием отнёсся, так и ответил:

— Понимаю вашу спешку, но вы должны увидеть, как хорошо в моих владениях, а что говорят и пишут на стороне… так это завистники и маргиналы, кто не способен добиться своего. Вон, писатели, они-то кого вылечили? Только и плещут желчью вместо благодарности. Хоть бы доброе словцо извергли, монетой помогли, а не кричали, как при Брежневе было всё бесплатным… А было ли?!

Мы шагали по длинному проходу от одного крыла к другому, когда нас нагнал старик, один из пациентов. Он выглядел встревоженным, я бы сказал, обескураженным. Указывая пальцем назад, человек в клетчатой пижаме что-то лепетал про кабинет шестьсот шесть. Я, конечно, не знал всех причин, но сделал некоторые выводы из услышанного. Мужчину не направляли на операцию, хотя все снимки и анализы говорили о необходимости хирургического вмешательства. Я бы и сам забеспокоился, возможно, пошёл разбираться. Но Платон Иванович, примерив на себя роль сухаря, отмахнулся и высокомерным голосом изрёк:

— Вы посмотрите в зеркало, уважаемый! Да по лицу видно, что вы здоровы, а проситесь на операцию, лишь чтобы сгинуть от своей старой ведьмы на недельку. Понимаю, — Могильников ткнул человека пальцем в грудь и добавил: — Смею предположить, что в таком возрасте опасно ложиться под нож!

— Мне сорок пять! — возмутился человек.

— Ложь вам не к лицу! — отстрочил Платон Иванович и поспешил вперёд. Он явно торопился покинуть коридоры, так и не покичившись палатами стационара. Лицо Могильникова менялось с каждым шагом. Теперь оно выглядело квёлым, изъеденным не злобой, а холодом равнодушия. Удары трости о бетонный пол раздавались всё громче, подчёркивая закипающий гнев главврача.

— Платон Иванович, там парню плохо! — внезапный голос медсестры раздался из дальнего конца крыла.

— И что? — спросил Могильников.

— Что мне делать? — та верещала на срыве, чуть не плача.

— Ей богу, как дети малые, — возмутился главный врач и прокричал: — Лаврентьева, не искажайте нам статистику! Отпустите его домой! — Платон Иванович свернул за угол, скрывшись от проблемы.

Когда мы снова вышли к лестнице, я спросил, что происходит. Моему возмущению не находилось места в сердце. Такое отношение непозволительно уважающему себя врачу. Я попросил Платона Ивановича немедленно объясниться. Могильников обернулся и подступил ко мне поближе, почти вплотную. Он был чуть выше ростом, поэтому взгляд падал на меня сверху, что смущало и вгоняло в некий страх. Мы простояли неловкие секунды, прежде чем тот заговорил:

— Послушайте, Эдуард Сергеевич, вы, вероятно, считаете меня чудовищем и жалеете о том, в какую клоаку вас направили. Буду честен, проблем у нас хватает, но мы с ними отважно боремся. Да, не всё устраняется быстро, что-то решается, но вместо прежних проблем образуются новые. Такова жизнь, это неизбежно. Признаюсь, я человек здесь не совсем старый. Меня направили из Москвы год назад. Однако я успел обжиться, установил свод некоторых правил, навёл порядок под себя, как говорится. Дело в том, что эта поликлиника передаётся из рук в руки, как безнравственная девка в компании негодяев. Она испорчена, сломлена психологически и не поддаётся перевоспитанию. Нам остаётся лишь поддерживать в ней жизнь. На остальное она, увы, уже не способна. Вы понимаете? Мы вынуждены так работать, это не личные капризы, а дефектный механизм. Вы же видели снаружи, в каком состоянии чинные стены этого прекрасного заведения. Когда я впервые попал сюда, посчитал, что это декорации для фильма будущего, для утопического дворца, в котором собраны преступные правители со всех краёв света. Но частично обсыпавшиеся стены предназначались для меня. Я попал в разграбленный патриотами мир, который мне приказано собрать как пазл — для вычленения прибыли, — он отвёл от меня уставшие глаза и тихо добавил: — Я, и весь персонал, и даже вы, Эдуард Сергеевич, в этой поликлинике играем роль провинившихся детей, оставленных в углу необходимой обществу профессии!

— А что с прошлым главврачом? — мне стало вдруг интересно.

— Хрен его знает, — не задумываясь, ответил Платон Иванович. — Я видел его один раз, когда приехал сюда устраиваться. Наверное, отбыл наказание или пошёл на повышение, — врач смущённо хмыкнул и добавил: — Скажу по секрету, на здравоохранение многие сферы похожи, только мы вечно на виду!

Пятый этаж по необъяснимым причинам был закрыт: двери заколочены, на них картонка с надписью «Временно не работает!». Могильников и сам не понимал, почему закрылось хирургическое отделение, хотя ещё вчера там проводились операции и приёмы. Его каким-то образом обошёл этот вопрос, либо за объёмом работы снова затерялась цепь событий, что происходили в поликлинике.

Мы миновали следующий пролёт и оказались в тёмном коридоре, где выцветшие стены будто умоляли нас уйти. Давно нарисованные краской на полу стрелки указывали путь. Могильников сказал, что там у них лаборатория. Запах лекарств и спирта впитался в этаж на века.

В спину поддувал сквозняк. Меня пугала немая обстановка, в которой захлёбывались наши шаги. Вдоль серых стен разместились передвижные железные столики, а на них — бесконечные баночки с анализами. Сказать, что там стояла вонь, не сказать ничего. К тому же, чем ближе мы подбирались к лаборатории, тем больше мошкары витало в воздухе.

В паре десятков метров от нас находилось помещение, железная дверь которого была открыта нараспашку. Мы вошли в просторную светлую комнату. Здесь за микроскопами сидели две пожилые женщины. Одна из них подняла на нас глаза и с особой злобой фыркнула. Другая сотрудница и вовсе не обратила внимания. Удивительно, но в самой лаборатории я не насчитал ни единой мухи или других насекомых. Вероятно, помещение регулярно чем-то обрабатывалось от паразитов.

— Объяснять, что это за место, надеюсь, не нужно? — спросил врач.