Клятве вопреки

Маркейл возбуждала его своими словами, манила своей страстью, порабощала разумом и красотой. Он пытался сопротивляться, но не сумел, единственное, что он мог, — это поддаться своему желанию и, насколько возможно, защитить свое сердце, ни на мгновение не забывая о старых обидах и воспоминаниях. Ведь это просто физическое влечение, и оно ничего не значит ни для одного из них. Маркейл не была наивной девочкой, и пока он отчетливо помнил, что она собой представляет, его сердца не коснется боль, которую он испытал последний раз, когда был с ней не в меру откровенен.

Маркейл вздохнула, ее нежное дыхание скользнуло по его щеке, и внезапно для Уильяма все стало не важно, кроме его желания почувствовать всю ее, попробовать на вкус, обладать ею целиком и полностью.

Сквозь юбки накрыв ее ягодицы, он повернул ее так, что Маркейл оказалась сидящей верхом на нем. Она двигалась с ним с такой непринужденностью, словно до этого они сотню раз занимались сексом в экипаже, предвидя каждое движение друг друга, наслаждаясь каждым мгновением страсти.

У них всегда существовал этот мгновенный, подсознательный контакт, и это была одна из многих маленьких тайн, которые связывали их. Даже когда они впервые познакомились и новизна отношений смущала и сдерживала обоих, этот период был для них поразительно легким и полезным.

Тогда Уильям считал это доказательством того, что он по-настоящему влюблен.

Теперь он понимал, что это было нечто более примитивное, он просто встретил родственную, столь же сладострастную натуру. Чувства не имели никакого отношения к этому совершенному телу, ритму и страсти.

Маркейл уперлась коленями по обе стороны от его бедер и приподнялась, так что ее груди оказались как раз на нужном уровне. Экипаж подпрыгнул на колдобине, и Маркейл вцепилась Уильяму в плечи, а он, чтобы удержать Маркейл, передвинул руки ей на поясницу, а потом стал покрывать поцелуями ее груди.

Уильям обожал ее груди. Они были восхитительно пышными, но не чересчур, и наполняли его ладони, но не вываливались из них, а их бело-розовое совершенство умоляло его о внимании. Развязав завязки у шеи Маркейл, он распустил ее платье и открыл тонкую сорочку, которая едва прикрывала восхитительные соски.

Просунув руку Маркейл под сорочку, Уильям освободил из-под нее одну грудь.

Таких безупречных сосков он никогда в своей жизни не видел: большие и темно-розовые они манили и соблазняли. Он накрыл ртом сосок и ласкал его, пока тот не поднялся — именно так, как он мечтал, когда, проснувшись, обнаружил, что Маркейл уютно устроилась у него на коленях.

Уильям поглаживал сосок языком, а потом слегка подул на повлажневшую кожу, и Маркейл, выдохнув его имя, выгнулась и прижалась к нему, еще сильнее возбудив его.

Когда экипаж угодил в очередную рытвину на дороге, Маркейл, крепче ухватившись за плечи Уильяма, прижала грудь к его рту, требуя большего, и он, повиновавшись, опустил ее ниже, так, чтобы под юбками мог касаться ее коленом.

Снаружи мимо них в холодном дневном свете проносился мир, а здесь не существовало ничего, кроме восхитительно тяжелого дыхания Маркейл, ее изумительных грудей и теплой, бело-розовой кожи. Сняв с нее сорочку, Уильям расстегнул юбки и приказал:

— Снимай их.

Делая то, что ей было велено, она тихо смеялась мягким, манящим смехом. Им обоим понадобилось некоторое время на то, чтобы снять с нее все слои одежды, в которые общество заворачивало ее, но вскоре Маркейл голая сидела верхом у Уильяма на коленях, пылающая и готовая — вся в его полной власти.

Отстранившись, Уильям с восхищением смотрел на нее. Ее тело, гибкое, с высокой грудью и сосками, торчавшими вверх, как будто они нагло требовали поцелуя, было симфонией изящных изгибов и таинственных теней, и Уильяму безумно хотелось познакомиться с каждым его дюймом.

Он провел пальцами вниз по ее шее, по легкому углублению у плеча, через грудь и торчащий сосок к плоскому животу.

Застонав, Маркейл закрыла глаза и предоставила его умелым пальцам блуждать, где им заблагорассудится. Уильям провел линию от ее пупка к мягкой округлости бедра и, остановившись там, встретил молящий взгляд ее подобных дымчатому бархату глаз.

— Я соскучилась по тебе, — прошептала она.

Это были не те слова, которые он ожидал услышать, и они озадачили Уильяма.

— Ты скучала по мне? Тогда, вероятно, тебе не следовало прогонять меня.

Наклонившись вперед, он покрыл поцелуями ее плечо и с удовольствием заметил, как от его прикосновений у нее выступает гусиная кожа.

— Значит, вот чего тебе недоставало — чего нам не хватало все эти годы из-за твоей глупости.

— И из-за твоей гордости, — добавила она, едва дыша.

— Возможно.

Уильям, теряя контроль над собой, наклонился над ее ключицей, но Маркейл, застонав, увернулась от него.

— Я знаю. О Господи, знаю.

Она запустила пальцы ему в волосы и, удерживая его, прикусила ему нижнюю губу и прижалась к нему так, что он чуть не лишился рассудка от желания.

— Сиди спокойно, будь добра, — заворчал он, удерживая ее за голый зад.

Она задохнулась и затрепетала от его прикосновения, ее соски набухли, словно он дотронулся до них.

Боже, он так любил ее упругую округлую попу. Он уже забыл, какая она прелестная, как наполняет его руки, мгновенно заставляя его наливаться от желания.

— Почему ты прогнала меня? — шепнул Уильям, целуя ее в шею и в нежное, чувствительное место за ухом. — Мы лишили себя очень многого.

— Я была вынуждена, — хрипло ответила Маркейл, еще крепче прижимаясь к нему. — Ты был влюблен, как и я, но… но из этого ничего не получилось бы. Мы были обречены с самого начала.

Ульям поцеловал ее, прервав объяснение, которого не хотел слышать, — объяснение, которое уже знал в глубине души, но не хотел принимать.

Взяв в ладони ее лицо и просунув язык ей в рот, он разжигал в ней страсть, пока Маркейл снова не начала извиваться.

Она тянула его за лацканы, а потом оборвала поцелуй.

— Раздевайся. Я хочу видеть все.

Бесстыже нагая, с волосами, собранными в строгую прическу, она походила на греховную сильфиду. Опустившись на пятки, Маркейл с неистовством набросилась на его одежду, и вскоре его куртка и жилет были на полу, а бриджи расстегнуты.

Она сняла с него рубашку, а следом за рубашкой на пол упали бриджи, и Уильям остался таким же голым, как Маркейл.

Когда Маркейл, снова оседлав Уильяма, прижала его к сиденью, он, ощутив восхитительное тепло ее ног, поднял бедра и погладил ее своим возбужденным членом. Она закрыла глаза, и у нее из горла вырвался низкий, глухой стон.