Ключ от рая

С вязанкой хвороста мимо проходил уже знакомый ишану усатый толстяк.

— Эй, хаммал! [97] Проводи этого человека к Мятеру! — крикнул старший над слугами.

Хаммал отнес хворост к очагу, вырытому позади ханской палатки, вернулся, склонил голову перед приказавшим и молча шагнул к ишану. Он шел впереди Сейитму-хамеда по склону холма и без умолку болтал, выхваляясь перед послом текинцев. Он говорил о бесконечных праздниках, которые сопровождали их в походе от самой Хивы до Серахса, о том, что в каждом ауле он проводил время в обществе молоденьких девушек, что Мядемин назначил его к поварам не хаммалом, а самым доверенным лицом, которое должно следить, чтобы не отравили обед хану, и что вообще ничего нет лучшего, как находиться в войсках Мядемина, где каждый день происходит что-нибудь интересное, и вот сегодня они идут как раз туда, где можно будет посмотреть на интересное зрелище, сейчас там будут травить собаками ослушника, который обматерил самого Мядемина.

97

Хаммал — слуга, лакей.

Ишан слушал и не верил своим ушам.

— Сынок, неужели ты говоришь правду? Разве можно отдать человека на растерзание собакам? Разве это предусмотрено шариатом?

Хаммал прямо-таки удивился.

— А разве, — сказал он, — бросать оскорбление матери такого великого хана, как Мядемин, влезает в рамки шариата?

— Если человек допустил это, он будет наказан на том свете.

— Верно говоришь, теке. Он понесет наказание на том свете, но и на этом свете он должен получить свою долю.

— Не знаю, сынок, что и сказать на это.

— Зато мы знаем, если вы не знаете, — уверенно сказал хаммал. — Надо шкуру снимать с того, кто осмеливается задевать честь хана.

Когда они дошли до толпы, Сенитмухамед-ишан воочию убедился, что хаммал говорил правду. Посреди толпы стоял раздетый догола мужчина, еще совсем не старый. К нему вышел крепыш с отвислыми усами и заорал во всю глотку:

— Тогто Абдулла оглы отдается собакам за то, что грязными словами обозвал нашего мудрейшего и величайшего хана Мядемина. И это будет с каждым, кто осмелится поднять хотя бы язык свой на великого Мядемина!

Человек, прочитавший эти слова с листа, вернулся на свое место, и в ту же минуту были спущены полдесятка огромных собак. С диким рычанием они бросились на несчастного. То ли сам человек упал, то ли сбили его разъяренные псы, но он вмиг оказался распластанным на земле, и собаки уже рвали его тело клыками, подстегиваемые душераздирающими криками несчастного. Человек кричал из последних сил, но собаки беспощадно делали свое дело. Одна из них впилась в его щеку и вырвала половину лица. Через несколько минут окровавленный мужчина затих. Собаки катали по земле истерзанное тело, в котором уже нельзя было узнать человека.

У Сейитмухамеда потемнело в глазах, голова закружилась, и он опустился на землю. Ишан теперь окончательно понял, что никакие дети не могут разжалобить Мядемина, пощады от него ждать глупо и бесполезно. Он протянул с трудом руку, потеребил край халата стоявшего перед ним юноши.

— Сынок, — попросил он, — поищи-ка Якуба Мятера.

Сейитмухамед-ишан к полудню вернулся в крепость. Люди дожидались его, нетерпеливо выглядывая на дорогу. Вид у ишана был такой горестный и несчастный, что Каушут-хан без слов понял, что переговоры ничего хорошего не дали, и попытался немного утешить старика. Он вымученно улыбнулся и сказал:

— Ишан-ага, видно, никогда нам не договориться с Мядемином. Потерпим. Посмотрим, что будет дальше.

Сейитмухамед вошел в кибитку, за ним последовали Каушут-хан, Тач-гок сердар и Непес-мулла.

Ишан-ага сел на ковровую подушку, ладонями стиснул голову и не мог вымолвить ни слова. Непес-мулла прервал молчание.

— Ишан-ага, — спросил он, — не передавал ли нам привета Бекмурад-теке?

Сейитмухамед-ишан не в состоянии был воспринять шутку Непес-муллы. Он ответил вполне серьезно:

— Бекмурада-теке я не видел, мулла, но видел, как за малую провинность Мядемин отдал человека на растерзание собакам.

Ишан подробно рассказал обо всем, что видел. Но слушавшие его были заняты другими мыслями, и их почти не задевал рассказ о царской пушке и даже о травле человека собаками. И тогда ишан закончил такими словами:

— Если аллах постоит за нас и за нами будет стоять кладбище «Верблюжья шея», мы не умрем под копытами конницы Мядемина.

— Это верно, — тяжело вздохнул Каушут-хан. — А что скажет нам ишан-ага по поводу похорон наших людей на кладбище?

Сейитмухамед-ишан пристально посмотрел на Кау-шута.

— Хан, если вы позволите, я выскажу вам свое мнение. — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Люди поймут вас и не обидятся, но вам и всем здесь сидящим нельзя быть на кладбище. Сердце мое чует, что Мядемин задумал недоброе.

Совет ишана был принят, на прощанье он сказал:

— Аллах за вас, теперь сами решайте, что вам делать дальше.

«Завтра я пойду на вашу крепость в последний раз», — сказал тогда Мядемин. И восемнадцатого марта, рано утром, он действительно выступил, чтобы окончательно разрушить крепость и уничтожить ее защитников. На этот раз Мядемин не стал делить войско на части, а пошел всеми силами со всех сторон одновременно.

Минувшей ночью Каушут-хан не спал вовсе. Может быть, его и сломил бы сон, но в самый глухой час вернулся из Ирана Сахит-хан. Он привез добрую весть. Но эта добрая весть пока еще оставалась только вестью. Двадцать тысяч хорошо вооруженных воинов шаха под предводительством Ферудина Мирзы должны были, согласно обещанию хана, достигнуть крепости еще до восхода солнца. Каушут-хан остаток ночи провел в ожидании, прислушивался к каждому звуку, но вот и солнце взошло над Серахсом, а на иранской стороне по-прежнему было тихо.

Вместо подкрепления из Ирана на крепость двинулись войска Мядемина. Снова внутри крепости засуетилось, задвигалось, детей укрывали в корпечи, женщины и ребятишки повзрослей прятались в кибитках, воины занимали свои места, лекари готовили свои лекарства.

И снова шум и грохот оглашали крепость. Но теперь ружейный огонь был сильнее, чем в прошлые дни. Защитники отстреливались со стен, там же оставались лежать убитые и раненые, не управлялись стаскивать их на крепостной двор. Каушут-хан понимал, что его сидение в запертых стенах только придает храбрости врагу, но у защитников крепости не было возможности выйти из ворот и сражаться с Мядемином открыто, баш на баш. В душе Каушут-хан надеялся отыскать слабое место во вражеском строю, прорваться сквозь него на простор. Он наблюдал за вражеским войском из укрытого места. Пушки Мядемина, а за ними и сам Мядемин подтягивались к своей вчерашней позиции. После двух залпов в расположении артиллеристов возникло какое-то замешательство. К орудиям подвели пять-шесть новых лошадей. Каушут-хан решил, что противник намеревается подтянуть тяжелые орудия поближе к стенам, но лошади потащили две пушки куда-то в сторону. Вскоре их установили перед западной стеной. Туда же переместилось до пятисот воинов на конях.

Каушут-хан кликнул к себе Непес-муллу, ишана и Тач-гок сердара.

— Ишан-ага, — обратился он к Сейитмухамеду, — благословите нас, мы выйдем из крепости.

Ишан протянул дрожащие руки и прочитал молитву. Каушут-хан после этого сказал сердару и Непес-мулле:

— А вы, мой друг сердар и мой друг мулла, простите меня, если что было не так между нами, если же мы не вернемся, возьмете на себя нужды людей.

Тач-гок сердар и Непес-мулла не обиделись на хана, который не брал их с собой, они понимали, что Каушут надеется на них и оказывает им большое доверие.