Ключ в двери

У метро мы все-таки обменялись телефонами. Прощаясь, взял ее за руку – для меня это всякий раз пленительное приключение – много, о чем способное поведать: ладонь порой говорит свое, больше, чем язык, и иначе. Дополняя, корректируя или даже вовсе ломая выстроенный до того образ… Здесь, однако, ничего необычного не открылось – ладонь была как ладонь, маленькая, теплая, податливо-расслабленная. Ладонь молодой еще женщины, неспокойной и неприкаянной, потерявшейся в себе и в огромном городе вокруг. Пристроить которую возжелала сердобольная подружка – ради чего и вытянула меня на вечеринку.

Эту-то интригу я давно разгадал. Ибо, хоть и глуп, но не наивен. Не вполне наивен, – так все-таки будет точнее.

3.

Домой к себе я зазвал ее где-то дней через десять. За это время мы виделись дважды: в первый раз гуляли по Александровскому парку, а в подступившие затем выходные Маша позвала нас на спектакль в никому не ведомый театр. Помнится, мы пришли в какой-то полуподвал на Фонтанке, где нам сказали, что спектакля сегодня не состоится – во-первых, театр закрыт пожарной инспекцией, а во-вторых, мы все равно перепутали день и его в любом случае не было б. Не имея, чем себя занять, мы чуток прошвырнулись по набережной, после чего забурились втроем в первый попавшийся бар, где часа два потом сосали мартини под аккомпанемент Машиных веселых россказней об извечных дрязгах в семействе родителей мужа. Я говорил мало, Карина – еще меньше, но как-то, в общем, всякий раз по делу: когда – остроумно, когда – даже трогательно, не побоюсь этого слова.

Затем прошла без малого неделя. Созвонившись в пятницу, я забрал ее после работы (хоть убей, не помню, где именно она в то время перебирала бумажки), посадил в машину и отвез к себе. Если быть до конца честным, мы не договаривались о подобном обороте, но, кажется оба – и я, и она – по-отдельности предполагали, что все сложится именно так. Предполагали и ждали этого. И, конечно же, втайне хотели, чтобы так все и сложилось. В общем, мы не стали насиловать судьбу, и, в сущности, правильно поступили…

Дома мы съели размороженную пиццу под посредственное Sangiovese, поговорили про нечаянное одиночество и непознаваемость другого, затем еще о чем-то, столь же вязком, чреватом намеками и недосказанностью. Потом она вроде заторопилась домой. Уже поздно, надо успеть на метро. Нет, мне никуда не надо с утра, но просто соседи не любят, когда… Ну, хорошо, хорошо, давай посидим еще немножко. Только ты потом проводишь, ладно? Я думал, ты останешься. Нет, не могу. Дела завтра. Какие еще дела в выходной? Ну, дела. Ну, вот ты уйдешь, и я буду один все выходные. Я тоже буду одна все выходные. Так и не уходи. Нет, мне надо. Да ладно, не надо. Ты правда хочешь, чтоб я осталась? Правда хочу, да. Чтоб ты осталась. Ну, давай в следующий раз тогда, хорошо. Нет, давай сейчас, чего там. Оставайся. Что тебе мешает? Ну как я могу… у меня нет здесь зубной щетки. Я не взяла. Плевать. Что плевать? Я дам тебе зубную щетку, у меня есть лишняя зубная щетка. Ну? Ну. (беру ее за руки) Угу? (опускает голову) Угууу… И вообще (я, почти срываясь голосом) мне хочется… вот знаешь, что… вот чтобы ты завтра, к примеру, проснулась, а я тебе кофе вкусный сварил с бутербродами и такой запах чтобы раздавался, да и увидеть твое лицо спросонья… Ты ведь пьешь утром кофе? (не подымая головы кивает) Пью… Ужа-асно…

4.

Потом мы встали возле кровати, я обнял ее, погрузившись ноздрями в ворох волос на макушке, вобрал в себя этот стыдливый запах застигнутой врасплох женщины, и, дождавшись, когда ее руки обретут себя, полусомкнувшись на моей спине, чуть отклонился чтобы расстегнуть блузку.

– У меня там прыщик. Два прыщика. На плече и чуть ниже. Я же не знала и не взяла крем.

Влажные глаза поднялись на меня снизу вверх, растерянно, просяще – подвигнув тут же на серию воробьиных поцелуев: лоб, переносица, мочка уха, губы, снова губы, кончик носа…

– И грудь у меня маленькая, мужчинам такая не нравится..

Я уже снимал с нее бюстгалтер, простой, тряпичный, почти не нужный для этих, и впрямь очень маленьких, практически детских выпуклостей со светло-розовыми опрятными сосочками в окружении таких же скромных и столь же розовых ареол. На правой, с внутренней стороны чуть ниже экватора – трогательная светло-коричневая родинка неправильной овальной формы, из которой торчит несколько жестких полуседых волосков пучком…

Вообще же, я люблю открывать женскую грудь – подобно первому касанию ладони, это действие тоже дает новое узнавание – но теперь больше зрительное, нежели осязательное: грудь – у всех разная, это второе лицо женщины, а соски – ее дополнительные глаза. У этого лица свое собственное выражение и настроение, оно смотрит туда, куда само пожелает, не сообразуясь с глазами на голове, оно не вполне подвластно своему хозяину и порой способно вызывать у него самые разные чувства в свой адрес – я даже знал одну девушку, которую ее грудь раздражала так, как может раздражать только родственник, причем из тех, кого не выбирают – вроде сестры или брата. Впрочем, я опять свернул на лирическую стезю…

Освободившись от одежды, Карина вдруг отстранилась слегка, а затем сама, ничуть мною не понуждаемая и не направляемая, шагнула на кровать с какой-то, чуть приторможенной, грацией решимости – словно бы задумала погрузиться в прохладную воду. Миг спустя она уже лежала на спине, сомкнув ноги и вытянув руки вдоль тела – будто детская кукла в открытой упаковочной коробке.

Торопливо, как мальчишка, скинув все с себя, я поспешил присоединиться – встав над ней на колени, склонился в долгий, затейливый поцелуй, а затем, не отрывая губ полностью, медленно двинулся вниз, через бархатистый холмик подбородка, пульсирующую жилку на горле, обхватив на миг и тут же выпустив конфетную мякоть соска, проскочив дрожащей дорожкой меж детских ребер, дальше, дальше, пока губы не утонули в рыжеватой поросли чуть подвивающихся коротких волосков – и дождавшись когда ноги, покорной стражей подавшись вверх и в стороны, освободят мне путь, проник туда ладонью, почувствовав через мгновение на кончиках пальцев ласковую влажность вульвы.

Потом она приняла меня, откликнувшись в первый момент короткой, еле ощутимой конвульсией и, затем, словно плюшевый медвежонок, послушно обняв руками и ногами – отдавшись моей воле уже насовсем в этом странном плавании через всегдашюю реку ночи.

Лишь утром я сполна насладился разглядыванием. Не обладая стaтью подиумной модели, Карина, однако, исправно возбуждала меня, – и тогда, в первую нашу встречу, и после – причем, возбуждала, если так можно сказать, как раз проявлениями своего телесного несовершенства – если, конечно, принять совершенством общепризнанный глянцево-обложечный идеал, от которого никому ни тепло, ни холодно. Эти чуть более широкие, чем надо плечи, рой блеклых веснушек, начинающийся от шеи и спускающийся до предплечий, ничуть не бразильские, а даже какие-то мальчишеские ягодицы – все это уверенно нажимало каждый раз потайные кнопки моей чувственности, словно бы говоря на чуднoм, застенчивом языке: «гляди же, вот я перед тобою, уж такая как есть, сложена как подобает женщине и сейчас я твоя, полностью твоя – и другой у тебя сейчас нету, но ведь и я могу одарить тебя той сладостью, какую дарят тебе обыкновенно женщины…» И я торопился ответить на это как подобает.

…Надо было встать и сварить кофе. Разомлевшие от утренних ласк, мы, однако, не спешили нарушить горизонтальность наших тел, понимая при этом отчетливо, что дальше станет только хуже – ветреная нега пробуждения, перейдя незримую черту, с неизбежностью обратится вязким болотным безволием, мало, что труднопреодолимым, так еще и способным отравить собою целый день напролет – как, все равно, выпитая спросонья водка.

Так, что – надо было вставать, конечно, мы же вместо этого тешили себя разговорами – как, впрочем, оно и бывает обычно у людей, впервые оказавшихся в постели вместе. Словно бы поглаживали друг друга, продолжая ласкать, теперь уже вот этими откровенными щебетаниями – отрывочными, случайными, никак не собираемыми, подобно детскому паззлу, в единый рисунок, но почему-то все-таки рвущимися на волю, требующими ревниво, чтобы ими делились… сейчас… немедленно…

…Знаешь, я никогда не кончаю. Совсем никогда. Нет, ты тут не при чем – я и с мужем тоже так, ну, может, раз или два все-таки было – но каждый раз неожиданно, удивляло даже обоих. Но вообще, когда показывают в кино, как это бывает, поражаюсь всегда. Завидуешь? Не знаю. Ну вот просто странно. Мне это так же странно, как большая грудь – когда вижу, ловлю в себе желание… только не смейся… желание потрогать… правда… ну вот не могу никак себя представить с такой большой грудью… не могу, хоть убей… вот как если третья рука все равно. А получалось потрогать? Нет… Ну, не помню. Короче, нет. Меня в общем к женщинам эротически никогда не влекло – однажды, правда, влюбилась… в киноактрису… но это быстро прошло… затмение такое… сильное, но очень короткое, как удар током. Не знаю, как объяснить. Но скажи… получается, тебе вообще не нужен секс? Почему не нужен? Нужен. Нет, мне нравится секс, все хорошо. Правда, правда! Руки, ноги, вот, наконец, понимаешь, что они как раз и растут, чтобы кого-то обнимать, а не для чего-то другого. Ну и потом… честно говоря… когда мужчина в тебя входит… такое особое ощущение… как бы тебе растолковать… ну вот вдруг понимаешь, что твое тело… оно тебе не принадлежит больше… и это хорошо… потому, что его не надо защищать, оборонять… и это приносит такое облегчение… Но, погоди, погоди: получается, до этого ты всегда была… Да-а! Именно так! Вдруг понимаешь, что до этого оказывается… была все время настороже, напрягалась… даже когда думала, что расслаблена полностью – все равно напрягалась… и только теперь свободна-свободна… совсем… могу сосредоточиться на себе самой, на своих ощущениях… ну тебе не понять, наверное.

Потом был тот самый, обещанный кофе с горячими бутербродами. Я, похоже, тогда перестарался: нажарил зачем-то целую гору гренков, украсил их сыром, какими-то пальмами из петрушки да розочками из помидорок-черри. И, кажется, еще зиры добавил для пущего размаха – но все равно вышло съедобно. Карина стрескала их за милую душу, почти ничего не оставив на блюде – смотреть на это было как-то даже приятно…

Расставаясь, я обнял ее, отвел в сторону распущенные волосы, открыв спрятанную ими довольно длинную, красивую шею, коснулся ее губами и, мгновенье спустя, слегка укусил.