Ключ

— Разумеется, но согласитесь и вы, что это довольно странное стечение обстоятельств: весь день, с утра, вы были на людях, вы помните точно все расписание дня по часам… Даже удивительно, правду сказать, до чего вы точно это помните, ведь для вас это был самый обыкновенный день, такой же, как другой, а вы все часы и минуты так хорошо помните… Право, можно было подумать, будто вы знали заранее, что надо будет все это сказать точно.

— Позвольте, позвольте, господин следователь, я никаких минут не называл. Я указывал только часы, и, разумеется, лишь приблизительно. Это было позавчера, я могу помнить, что позавчера делал. А если бы я не помнил и не мог указать часов, то уж это вы, наверное, обернули бы против меня. Что ж это такое получается!..

— Я хочу сказать, что вы твердо помните все расписание дня и можете удостоверить свидетельскими показания ми, где вы были до самого вечера. Везде вас знают и в лицо, и по фамилии, а где не знают, как, например, в воинском присутствии, там вы по случайности называете фамилию. Но вот вечером, как раз в часы, когда был убит Фишер, вас решительно никто не видел и вы никого не видели. Это странно… Впрочем, может быть, вы напрасно думаете, что никто вас там не видал. Вы как были одеты?

— Так же, как сейчас.

— А господин с седой бородой как был одет?

— Кажется, был в темном пальто.

— Точно не помните?

— Нет, не помню.

— В каком ряду вы сидели?

— Я сидел в среднем пролете, а ряда не знаю — в кинематографах ряды не обозначаются.

— Мы расспросим служащих кинематографа и дадим публикацию в газеты… Когда вы вышли от Рейтера, какая была погода?

— Скверная…

— Вы, вероятно, взяли извозчика? Может, он вас признает?

— Нет, я пошел пешком. «Солей» помещается в Пассаже, это очень близко от Рейтера.

— Так… «Солей» в Пассаже… Да, да… Позвольте, вы сказали, что кончили игру в шахматы в семь часов… Ужинали минут двадцать — видите, вы указали и минуты… А к началу спектакля в кинематографе вы опоздали, хотя до Пассажа от Рейтера в самом деле очень близко. Когда же начинается представление в «Солей»? Мне кажется, что в кинематографах спектакль начинается значительно позднее. Это легко будет удостоверить.

Загряцкий вдруг побледнел. Следователь не спускал с него глаз.

— Я не помню, я могу ошибиться в минутах. Кажется, я еще прошелся по Невскому.

— В такую дурную погоду?

— У меня, как я вам сказал, с утра болела голова.

— Я думал, головная боль у вас прошла. Или вы играли в шахматы с головной болью?.. Ну-с, хорошо… Что давалось в этот день в кинематографе?

— Давалась кинодрама «Вампиры».

— Какие артисты в ней участвуют?

— Что?.. Сейчас вам скажу. В главной роли Наперковская, а из мужчин Марсель Левен и Жан Эм.

— Еще кто?

— Еще?.. Других не помню… Запоминаются только имена главных актеров.

— Да… И в газетных объявлениях печатают тоже только имена главных актеров. Потрудитесь рассказать мне содержание этой кинодрамы.

— Вы серьезно?

— Очень серьезно. Впрочем, вместо того чтобы рассказывать, благоволите написать мне содержание этих «Вампиров»… Вот вам перо и бумага.

— Сделайте одолжение.

«К этому, видно, приготовился… Может, накануне был в этом кинематографе, — подумал Яценко. — Нет, ловкая бестия…»

— Пожалуйста, напишите возможно точнее и подробнее, — добавил, вставая, Николай Петрович.

Он отворил дверь. Городовые вскочили и вытянулись. Яценко позвал письмоводителя.

— Иван Павлович, господин Загряцкий должен кое-что написать. Посидите, пожалуйста, здесь. Мне необходимо позвонить по телефону.

— Только что как раз Антипов пришел, — сказал тихо письмоводитель.

— А, пришел! Очень кстати…

XIX

Николай Петрович быстро прошел по коридору до дверей, затем нервно повернул назад, сам не зная зачем. Он находился в возбужденном состоянии. Яценко не был удовлетворен результатами допроса начерно. Он прекрасно понимал, что материала для обвинения допрос дал пока немного, несмотря на провалы в показаниях допрашиваемого. Загряцкий занял ту позицию, которая была для него всего выгоднее: свою связь с женой убитого он отрицал решительно; это обстоятельство давало его показаниям некоторый оттенок рыцарства и, главное, лишало самое обвинение основы. По вопросу о ключе объяснения Загряцкого могли быть признаны удовлетворительными. Записка, найденная у Фишера, почти ничего сама по себе не доказывала. В запасе у Николая Петровича еще оставался, правда, вексель, но этой улике он сам придавал второстепенное значение. Вместе с тем убеждение в виновности Загряцкого еще выросло у Николая Петровича. «Однако, если alibi не будет опровергнуто и дактилоскопия ничего не даст, пожалуй, придется его отпустить… Да, ловкий, ловкий человек… Сразу схватил положение», — сердито сказал себе Яценко, обдумывая план дальнейшего допроса. Он испытывал почти такое же ощущение, как рассказчик, который уже сообщил слушателям смешную часть анекдота и видит, что они не смеются, а ждут чего-то еще. «Теперь надо будет заняться его денежными делами», — подумал следователь. Он остановился, вспоминая, куда и зачем идет. В нескольких шагах от себя Николай Петрович увидел насмешливое лицо Антипова. «Да, проверить alibi…»

— Ну, что?

— Как Антипов сказал, так и есть, ваше превосходительство, не готовы снимки, — ответил сыщик. — Говорят, завтра будут, к пяти часам.

— Хорошо… Вот что, надо в срочном порядке проверить показания Загряцкого. Он говорит, что был в кинематографе «Солей»…

Николай Петрович дал Антипову точную инструкцию, затем направился к канцелярии прокурора суда, в которой находилась телефонная будка. В это время из приемной вошел в прокурорский коридор дон Педро.

— Здравствуйте, Николай Петрович… А я к вам… Только на пару слов…

— Здравствуйте. Что прикажете?

— Не прикажу ничего, ваше превосходительство, — шутливо сказал журналист. — И не пугайтесь, даже ничего не попрошу… Разве сами сообщите, что слышно новенького?

Он лукаво показал глазами в сторону двери, у которой стояли городовые.

— Нет, уж вы меня извините.

— Я шучу, разве я не знаю? — тотчас согласился дон Педро. — Ведь вы и другим ничего не скажете, правда? Никифорову, например, это очень прилипчивый субъект… Кое-какие сведения, каюсь, я получил окольным путем. Как, это мой секрет… Но я вас хотел побеспокоить по другому делу.

— К вашим услугам, но не теперь, я занят…

— Всего одну минуту, и я уйду… Видите ли, я устраиваю для «Зари» анкету: об англо-русских отношениях и о влиянии английской культуры на русскую, в настоящем, прошлом и будущем, — скороговоркой сказал дон Педро, видно, уже не в первый раз произнося эту сложную фразу. — Хочу просить и вас, — добавил он с приятной улыбкой. — Надеюсь, вы не откажете поделиться со мной вашими мыслями на эту животрепещущую тему? Не здесь, конечно, я пока зондирую почву, анкета еще не организована.

— При чем же здесь я? Об этом надо спросить у политических деятелей.

— У меня намечены и политические деятели, и писатели, и ученые, и представители магистратуры. Вы один из виднейших наших судебных деятелей, и я к вам обращаюсь как к таковому…

— Право, я не знаю. По-моему, никому не интересно, что я думаю…

— Об этом уж позвольте судить мне, — мягко сказал дон Педро.

— Папа, я к вам… — вдруг произнес молодой голос. Яценко обернулся и увидел Витю. Веселое, оживленное лицо его радостно поразило следователя после мрачного допроса, и он с особенной силой вдруг почувствовал, как любит сына.