Ключ

— Никаких, — ответил Браун. — Никаких подозрений.

— Вы давно знаете Фишера?

— Нет, не очень давно.

— Когда видели вы его в последний раз?

— Кажется, вчера утром, — сказал, подумав, Браун. — Я видел его в ресторане гостиницы.

— Вы не заметили в нем ничего особенного?

— Ничего не заметил.

— Не говорил ли он вам о своих предположениях на вчерашний день?

— Нет, не говорил.

— Не известно ли вам, могла ли вчера находиться при Фишере значительная сумма денег?

— Это мне неизвестно.

Следователь помолчал.

— Знаете ли вы также семью Фишера?

— Я встречался за границей с его дочерью, она слушала мои лекции. Его жена теперь, кажется, в Крыму.

— Ей послана телеграмма. С нею вы не были знакомы?

— Я из их семьи был знаком только с банкиром и с его дочерью.

— А с неким Загряцким?

— Разве он принадлежит к семье?

Следователь усмехнулся.

— Видите ли, — сказал он, — я в отличие от многих моих коллег не считаю обязательной для следователя чрезмерную скрытность… Для вас, вероятно, не составляет секрета, что семья Фишера не блистала патриархальными добродетелями. Я докладывал вам, в какой обстановке умер банкир. Полицейское дознание уже успело выяснить, что при его супруге в качестве признанного друга дома состоял Загряцкий. Мы обязаны подозревать всех тех, кому могла быть выгодна смерть Фишера. Если хотите, это с моей стороны даже не подозрение, а, так сказать, выполнение формальной служебной обязанности. Розыск, кстати, сообщает дурные сведения о Загряцком: человек без определенных занятий, с сомнительным прошлым, хотя и хороший семьи, картежник, кутила и мот, живший за счет Фишеров, и очень хорошо живший… Вы его знаете?

— Я встречался с ним у Фишера.

— Совпадают ли ваши сведения или хотя бы ваше впечатление с той характеристикой Загряцкого, которую дает розыск?

— Не берусь вам ответить, я слишком мало его знаю… Я с большим трудом поверил бы, что он способен на убийство.

— Но все же поверили бы?

— Как поверил бы о ком угодно другом.

Следователь посмотрел на Брауна.

— Так-с… Ну, не много же вы мне сообщили. Не знаете ли вы, кто из друзей или знакомых семьи Фишеров мог бы рассказать нам побольше?

— Фишера знали очень многие. Тысячи людей знали его так, как я. Из близких же… Позвольте подумать… Нет, никого не могу вспомнить. Конечно, дочь. Но она живет за границей и не идет в счет…

В дверь постучали, в комнату вошел Берже. Он приблизился к следователю и сказал ему вполголоса:

— Один персон желайт ситшас видеть господин судья.

— Кто такой? — спросил Яценко.

— Son Excellence Monsieur Fedosieff [3] , — сказал значительно управляющий гостиницы.

3

Его превосходительство мосье Федосьев (фр.)

На лице следователя изобразилось удивление.

— Федосьев? — проговорил он. — Пожалуйста, просите…

Он встал и сказал поднявшемуся тоже Брауну:

— Вы меня извините. Его превосходительство мосье Fedosieff (он с иронией произнес эти слова) желает меня видеть… Впрочем, наш деловой разговор кончен. Может быть, мне придется еще раз вас потревожить, может быть, и не придется… Очень рад был с вами познакомиться…

Браун пожал ему руку и вышел. По освещенному электричеством коридору гостиницы в сопровождении Берже и каких-то людей подозрительного вида быстро шел высокий, седоватый, чуть сгорбленный человек в шубе с большим бобровым воротником, в меховой шапке. Это был Сергей Васильевич Федосьев, известный всей России, известный не сам по себе (о личности его почти никто ничего не знал), а по той должности, которую он занимал: он ведал политической полицией империи, Федосьев шел, нервно оглядываясь по сторонам. Проходя мимо Брауна, он вдруг остановился и спросил негромким голосом:

— Если не ошибаюсь, Александр Михайлович Браун?

Браун молча наклонил голову.

— Не знаю, помните ли вы меня? Мы когда-то учились вместе в университете. Я Федосьев.

— Я помню вас.

Федосьев быстрым, не вполне уверенным жестом протянул ему руку.

— Мы не встречались лет двадцать пять, — сказал он, любезно улыбаясь и не спуская холодных глаз с Брауна. — Но я следил за вашей карьерой, слышал, читал. О вас много писали два года тому назад, когда вы получили медаль имени Дэви…

— Вы помните и это?

— Как видите. Очень горжусь тем, что был университетским товарищем знаменитого ученого. Слышал, что вы давно поселились в Париже: у нас по глупости нашего правительства (он особенно отчетливо произнес эти слова) не сумели вас оценить. Знаю и то, что вы недавно вернулись в Россию и работаете в тылу и на фронте на пользу химической обороны государства. Был бы искренно рад встретиться с вами и побеседовать? — полувопросительно добавил он.

— К вашим услугам.

— Очень, очень хочу, — проговорил Федосьев. — Вы здесь изволите жить?.. До скорого свидания. Я позвоню вам по телефону. Весьма рад встрече.

Он крепко пожал руку Брауну. Дверь номера 67 отворилась, На пороге показался с некоторым беспокойством Яценко. Он с достоинством поклонился Федосьеву и пропустил его в дверь. Подозрительного вида люди остались в коридоре.

VII

Яценко понимал, что неожиданное посещение Федосье-ва имело отношение к делу об убийстве Фишера. Это было неприятно следователю. Он считал отрицательным явлением самое существование особой, самостоятельной и полновластной политической полиции. Ее вмешательство, хотя бы и отдаленное, в дела судебного следствия представлялось ему нарушением основных идей реформы шестидесятых годов.

Николай Петрович с официальной учтивостью поздоровался с Федосьевым и слегка придвинул ему кресло. Этот хозяйский жест должен был дать почувствовать посетителю, что в номере Фишера распоряжается он, Яценко. Федосьев, однако, не обратил, по-видимому, никакого внимания на смысл жеста и даже на самый жест. Любезно, как со старым знакомым, поздоровавшись с Яценко (которого он едва знал), он, не садясь, неторопливо и внимательно стал осматриваться в комнате. Хотя это продолжалось недолго, следователь успел два раза кашлянуть — второй раз с легким раздражением.

— Вашему превосходительству угодно было меня видеть? — сухо спросил он.

— Так точно. Прошу ваше превосходительство извинить за беспокойство, — сказал Федосьев. — Николай Петрович? — полуспросил он, садясь.

Следователь кивнул головой. Его смягчил тон Федосьева и то, что гость знал его имя-отчество. Сам он, однако, продолжал обращаться к Федосьеву официально.

— Как вы догадываетесь, Николай Петрович, — неторопливо и гладко, негромким голосом заговорил Федосьев, — я решился побеспокоить вас в связи с тем делом, которое находится в вашем производстве. Узнав о происшествии с Фишером, я утром позвонил по телефону в министерство, и мне оттуда сообщили, что дело поступило к вам. Разумеется, я был искренне этому рад: ваш опыт и энергия мне, как всем, хорошо известны (Яценко молча поклонился). И я подумал, чем писать всякие бумаги, гораздо проще непосредственно обратиться к вам для выяснения некоторых обстоятельств этого дела.

— Ваше превосходительство предполагаете, что дело Фишера может быть не чуждо политического элемента?

— О нет, я ничего не предполагаю, Николай Петрович, — сказал Федосьев. — Или, вернее, я a priori допускаю возможность политического элемента во всяком деле такого рода.

«Какого рода?» — спросил себя Яценко. Федосьев понял его мысль.

— Банкир Фишер, — сказал он неохотно, — был крупный делец международного масштаба, неопределенной национальности, с немецкой фамилией. Наше ведомство обязано хоть издали следить за подобными людьми, особенно в грозное военное время. А если такой человек умирает в загадочной обстановке, то я был бы просто нерадив в исполнении своих обязанностей, когда не осведомился бы об обстоятельствах этого дела.