Ключи от Лас-Вегаса

— Я понимаю, что в это сложно поверить. Но если вам станет легче, считайте, что все это, — она обвела взглядом дворец, — я получила в подарок от своего батюшки алмазного короля.

— А теперь ищете принца, чтобы он всем этим управлял?

— Мне кажется, я прекрасно справляюсь сама, хотя принца уже нашла, — с вызовом заявила красавица.

— Кто же он?

Она не успела ответить, потому что в этот момент грянула торжественная музыка, и, как было предусмотрено программой, распахнулись ворота в следующий зал.

Толпа ахнула. В центре огромного круга был залит блестящий гладкий каток. По нему, словно снежинки, скользили легкие воздушные фигуристки. Тоненький стан каждой девушки обвивала прозрачная вуаль. Короны, украшавшие их хорошенькие головки, переливались яркими самоцветами. В центре на ледяном троне восседала снежная королева. Здесь, в настоящей пустыне штата Невада, где термометр показывал выше сорока, все это выглядело будто видение. Снежная королева стукнула ледяным посохом, и северная ночь синевой окутала все вокруг, только фиолетовое мерцание снежинок напоминало далекие созвездия. Вдруг темноту ночи разорвало яркое зарево. Багряно переливался искусственный небосвод.

— Северное сияние, северное сияние! — послышался шепот.

Лазерные эффекты с точностью воспроизводили таинственное явление природы.

— Вы волшебница, — по достоинству оценил игру света Фред.

— Только учусь, — скромно заметила Лизавета.

«Зачем богатой наследнице такой тяжелый и крутой бизнес? К тому же она так красива… Что-то тут не то», — подумал Фред. Чутье профессионального журналиста никогда его не подводило.

«Подарок от алмазного короля — выглядит вполне правдоподобно, — словно отозвалось в хорошенькой головке Лизаветы. — Про маму актрису каждый подтвердит, главное, чтобы на след моего ненаглядного Любомирского не напал и чтобы его жена Натка теперь, когда все уже позади, ничего не узнала…»

2

Жена Натка была единственным человеком, которому Геннадий Любомирский доверял. Во всяком случае, он считал, что ближе ее нет никого на свете. И не ошибался.

Они познакомились еще в институте. Широкоскулая, с вздернутым веснушчатым носиком и длинными волосами цвета спелой пшеницы, она прошла по рядам, прижимая к груди экзаменационный билет, и села впереди него на вступительных экзаменах. Откликнувшись на кличку «Рыжая», Наташа покраснела и подсказала ему ответ на вопрос. Он понял, что понравился ей.

Они поступили на один курс. Нищая юность не баловала девчонок шмотками, но Наташа умела напялить на себя двухкопеечный наряд — обтянуть узкой юбчонкой круглые ягодицы, самопальным свитерком выпуклые груди — и выглядеть на улет. В отличие от него ее нельзя было назвать красавицей, но веселый нрав, призывные искорки и задор в зеленых глазах притягивали к ней многих. Мужчины чувствовали в ней что-то и западали. Она умела себя нести. Особенно если этого хотела. Когда Наташка вышагивала по институтским коридорам в высоких замшевых сапогах, чуть покачивая бедрами, девчонки с завистью косились на ее налитое, пышущее здоровьем тело, ребята присвистывали вслед.

Несмотря на классную фигуру — высокий рост, узенькую талию, ноги что надо, — Геннадий считал, что она чуть простовата. Для него. «Не хватает изысканности, лоска», — размышлял он, когда сомнения, подкатиться к ней или нет, посетили его однажды в безрадостное пребывание «на картошке». В том, что ему не откажут многие, он не сомневался. Широкоплечий блондин с волевым красивым лицом, он был спортивен и ловок, отлично играл в институтском джаз-оркестре на пианино, поэтому легко покорял женские сердца.

С девчонками у Крокодила Гены, как его сразу двусмысленно нарекли на курсе, никогда не было проблем. В те времена так открыто, как теперь, о сексе говорить было не принято. Но говори о нем или нет, он царил в общежитских кроватях, в ледяных нетопленных дачах — подальше от родительского глаза, в неожиданно освободившихся от предков на пару-тройку часов квартирах. Вот тогда он, этот секс, приобретал необычные для передовых комсомольцев формы, и все продвинутые активисты и активистки, а Геннадий, естественно, относился к их числу, начинали жить одной шведской семьей.

Иногда общежитские девчонки, как бы под видом «репетиции» перед студенческими вечерами, оставляли Крокодила Гену на ночь (потому что в общежитии был рояль) и не отпускали по три дня. Домой он возвращался, как драный кот, похудевший, с синяками под глазами.

Геннадию нравилась дочка ректора. Худенькая, высокая, острогрудая. Она тонко чувствовала музыку, иногда они играли в четыре руки. Но у нее была маленькая дочь и где-то за границей работал муж, неосмотрительно оставивший ее доучиваться на родине.

Но дочку ректора на картошку не посылали.

В период уборки беспробудно шли проливные дожди, все ходили в резиновых сапогах, бедра и груди девчонок были спрятаны под телогрейками, а лебединые шейки — замотаны платками, хвостиками назад, так что увидеть хотя бы кусочек женского тела не представлялось возможным. А, как назло, очень хотелось, особенно после бутылки портвейна, распитого с ребятами на голодный желудок.

Однако, когда ночью Геннадия посетила гениальная мысль забраться в палатку к рыжей пышногрудой Наташке, его все-таки точил червь сомнения — может прогнать.

«Но попытка не пытка», — решил Генка и, нырнув в промокшую палатку, осторожно расстегнул молнию ее спальника, за которым последовали тридцать три одежки.

Наконец его холодные руки нащупали то, к чему стремились: упругое тело, груди, словно твердые мячики, и теплые соки между ног, томившиеся в ожидании именно его, как она призналась позже.

Наташа не прогнала красавца Генку, наоборот, жарко прижалась и позволила все, чего не позволяла никому.

С тех пор прошло двадцать пять лет. Ее объятия не остывали.

Немногие женщины, с которыми ему приходилось иметь дело, так мгновенно и легко способны были получать удовольствие от секса. Некоторые, вымученные, но не удовлетворенные, вынужденно соглашались, что не выходит именно у них, а вовсе не у него. Другие после долгой возни имитировали удовлетворение — он это чувствовал, но не возражал. Правда, были и такие, с которыми все шло легко и гладко, но так хорошо, как с Наташкой, не бывало ни с кем.

Она впивалась в него всеми клеточками своего тела и души, передавая любимому такую гамму эмоций, что время их сексуального контакта можно было измерить секундомером. Он часто ворчал на нее за это: