Ключи от твоего сердца

Я забираюсь с ногами на диван, поворачиваясь лицом к Уиллу, и накрываю его ладони своими:

– Твои обязанности и должны быть для тебя на первом месте, вот поэтому я и собираюсь дождаться тебя. Уилл, ты хороший человек. Именно поэтому я и влюбилась в тебя, и не смей ругать себя за это!

Последняя фраза срывается у меня с губ, и только в этот момент я понимаю, что совершенно не управляю собой. Хотя я не жалею, что сказала это.

Он отталкивает мои руки, уверенно берет меня за плечи и смотрит мне прямо в глаза.

– Ты в меня не влюбилась! – приказным тоном заявляет он. – Ты не имеешь права в меня влюбляться! – еще более жестко добавляет он. Я вижу, как на его скулах играют желваки, и чувствую, что на глаза наворачиваются слезы. – Произошедшее между нами сегодня не должно больше повториться, – бросает он через плечо, подходя к двери. – И не повторится!

А я думаю о том, кого из нас он так отчаянно пытается в этом убедить.

Он выходит из дома, хлопнув дверью, я остаюсь в гостиной одна и хватаюсь руками за живот, меня безбожно тошнит. Если мне не удастся взять себя в руки, то я просто не смогу дойти до дома. Стараясь вдыхать через нос и выдыхать через рот, я считаю от десяти до одного, чтобы хоть как-то прийти в себя.

Этому несложному приему меня научил папа, когда я была еще совсем маленькой. Родители говорили, что у меня случилось «нервное перенапряжение». Папа обнимал меня крепко-крепко, и мы вместе считали от десяти до одного. Иногда я специально притворялась, что у меня истерика, чтобы он обнял меня. Сейчас я многое отдала бы за то, чтобы папа снова оказался рядом и обнял меня…

Дверь открывается, и на пороге появляется Уилл со спящим Колдером на руках.

– Кел проснулся и пошел домой, – тихо шепчет он. – Тебе тоже пора идти.

Я пребываю в полном смятении оттого, что случилось между нами, оттого, что теперь меня охватывает отчаяние, оттого, что он пытается казаться сильным, а я… Я слабая! Схватив ключи со столика, я бросаюсь к двери, но, проходя мимо Уилла, останавливаюсь и тихо говорю, глядя ему в глаза:

– Ну ты и кретин!

А потом выбегаю из дома, хлопнув дверью.

Влетев в свою комнату, я падаю на кровать, вся дрожа от рыданий. Ощущение отвратительное, но зато теперь я знаю, о чем будет мое стихотворение. Схватив ручку, я начинаю писать, то и дело вытирая капающие на тетрадку слезы.

Глава 7

You can’t be like me

But be happy that you can’t

I see pain but I don’t feel it

I am like the old Tin Man.

«The Avett Brothers». Tin Man [11]

Элизабет Кюблер-Росс [12] описывает пять стадий, через которые мы проходим после смерти любимого человека: отрицание, гнев, осмысление, депрессия и принятие.

Во втором семестре прошлого года, когда мы еще жили в Техасе, я выбрала одним из факультативов психологию. На очередном занятии мы обсуждали четвертую стадию, и тут в класс вдруг вошел бледный, как привидение, директор.

11

Таким, как я, тебе не стать,

Так и радуйся, ведь я целый век

Вижу боль, но ничего не чувствую сам,

Я – старый Железный Дровосек.

«Братья Эйвитт». Железный Дровосек

12

Элизабет Кюблер-Росс (1926–2004) – американский психолог швейцарского происхождения, создательница концепции психологической помощи умирающим больным.

– Лейкен, ты не могла бы выйти в коридор на минутку? – тихо попросил он.

Директор Басс был очень милым человеком с солидным животиком и пухлыми руками. Он вообще был таким пухлым с ног до головы, что трудно даже представить. На дворе стояла непривычно холодная для весеннего Техаса погода, но у него в подмышках расплылись темные круги пота. Директора такого типа предпочитают сидеть в своем кабинете, а не разгуливать по коридорам и искать неприятностей на свою голову – обычно проблемы приходят к ним сами. Зачем же я ему понадобилась?

У меня тревожно засосало под ложечкой, я встала и медленно-медленно подошла к двери. Как сейчас помню, он не смотрел мне в глаза и всем своим видом выражал жалость ко мне. Но почему?

Выйдя в коридор, я увидела маму. По ее щекам стекали черные ручейки туши, и я сразу поняла, чтоґ случилось. Почему она здесь, а папы – нет.

– Не может быть! – разрыдалась я, а мама обняла меня и, покачнувшись, стала медленно оседать на пол. Я обхватила ее как могла крепко, но, вместо того чтобы поддержать, упала вместе с ней. В тот день в школьном коридоре мы с мамой пережили первую стадию горя: отрицание.

* * *

Гевин стоит перед классом, сжимая в дрожащих руках листок бумаги, откашливается и собирается с духом. Он выступает предпоследним.

Я не обращаю на него внимания, смотрю на Уилла и думаю о том, применимы ли эти пять стадий принятия только к тем случаям, когда умирает любимый человек. А если исчезает какая-то часть твоей жизни? Что тогда? Если принцип развития событий такой же, то я наверняка по уши увязла во второй стадии – в стадии гнева.

– Как называется твое стихотворение, Гевин?

Уилл сидит за столом и делает пометки в блокноте, слушая выступления учеников. Как же он меня бесит – такой внимательный, сосредоточенный на чем угодно, только не на мне! Меня бесит, что из-за него я чувствую себя огромной невидимой бездной! Меня бесит, как он грызет кончик ручки! Ведь еще вчера вечером эти губы, которые сейчас касаются кончика гадкой красной ручки, целовали мою шею!

Я изо всех сил пытаюсь отогнать воспоминания о вчерашнем поцелуе, но это не так-то просто. Не знаю, сколько времени мне потребуется, но я твердо решила избавиться от всех чувств, которые он у меня вызывает.

– Ммм, ну, вообще-то, оно никак не называется, – отвечает Гевин. – Наверное, можно назвать «Пред-предложение»?

– «Пред-предложение»? Ну давай, вперед! – подбадривает его Уилл учительским тоном, который просто выводит меня из себя.

Гевин кашляет еще сильнее, руки ходят ходуном, когда он наконец начинает читать:

Один миллион пятьдесят одну тысячу и две сотни минут.

Вот сколько минут я думал о тебе,

Вот сколько минут я волновался за тебя,

Вот сколько минут я благодарил Бога за тебя,

Вот сколько минут я благодарил каждое божество во Вселенной за тебя.

Один миллион

Пятьдесят одну тысячу

и

Две

Сотни

Минут…

Один миллион пятьдесят одну тысячу и две сотни раз.

Вот сколько раз ты заставляла меня улыбаться,

Вот сколько раз ты заставляла меня мечтать,

Вот сколько раз ты заставляла меня верить,

Вот сколько раз ты заставляла меня узнавать новое,

Вот сколько раз ты заставляла меня восхищаться,

Вот сколько раз ты заставляла меня любить

Жизнь.

(Гевин идет в конец класса к парте Эдди, становится перед ней на одно колено и читает последнюю строчку.)

И ровно через один миллион пятьдесят одну тысячу

и две сотни минут я сделаю тебе предложение

и попрошу разделить со мной все оставшиеся минуты твоей жизни.

С сияющей улыбкой Эдди наклоняется и обнимает его. Мнения класса разделились: парни неодобрительно гудят, а девчонки бьются в экстазе. А я… Я просто вжимаюсь в спинку стула: теперь пришло время выйти на сцену последнему на сегодня поэту – мне.

– Спасибо, Гевин, садись, пожалуйста. Отличная работа! – произносит Уилл и, уткнувшись в свой блокнот, вызывает меня у доске: – Лейкен, твоя очередь.

Я готова. Мой шедевр меня вполне устраивает: он короткий, но бьет прямо в цель. Я уже успела запомнить его наизусть, поэтому выхожу к доске, оставив листок на парте.