Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург

Инвективы 60-х годов, к которым восходят сегодняшние стереотипы, как мы видели, закрепляют память о Толстом 30-х. Но при этом неправомерно игнорируется конец 30-х — начало 40-х, когда Толстой возвращал себе человеческое и писательское достоинство: процесс, прерванный опалой и смертью.

Запаздывание как преимущество

Юный Толстой, начавший регулярную учебу почти в 15 лет, являл картину типичного второгодника. Однако привольное и одинокое детство на хуторе дало ему богатый задел впечатлений, нетипичных для человека его поколения и круга. Оказавшись в Петербурге в 26 лет членом кружка двадцатилетних поэтов, он обратил в свою пользу знакомство с русским фольклором периферийного, евразийского толка. Выяснилось, что в социальном смысле он — почти ископаемая редкость, свидетель упадка последышей заволжского дворянства. Это специальное знание он использовал в дебютных прозаических вещах.

И все же в петербургской литературе Серебряного века Толстой был учеником и подмастерьем, и вряд ли можно говорить о нем как о генеральной фигуре этого периода. Бросив поэзию, он нашел себя в писании сложно устроенной, по видимости реалистической прозы, — но и здесь у него были учителя, которых требовалось превзойти. Уже после Петербурга, в драмах 1913–1914 годов он пытался освоить символистский метод и испытал несколько неудач. Искомая собственная поэтика очевидно должна была скрывать свое родство с символизмом, уже исчезающим тогда, когда Толстой им проникнулся: опять опоздание.

Зато после пертурбаций в русской жизни и литературе Толстой выставил свой наконец созревший художественный метод как новейшее достижение. Все следы запаздывания, любая ностальгия, малейшая стилизация были изгнаны из его стремительной, стопроцентно современной прозы — но революционный роман его оказался романом о последнем мирном годе в Петербурге, сквозь детскую повесть просвечивал Петербург, марсианский роман строился на образах Волошина и на идеях Иванова, и сама Нина Петровская наградила его венцом символиста. В романтической сказке, последней его удаче, вспыхнул в последний раз отблеск петербургского театрального рая Серебряного века.

По безответственности он сыграл то, что могло показаться неблаговидной ролью в судьбе Мандельштама, но затем положил много сил, чтоб сыграть благую роль для другого петербургского поэта — Ахматовой. И именно вопрос о его признании в качестве участника петербургской культуры стал главным в его собственной посмертной судьбе.

Иногда трудно понять, почему Толстого так разносят за сменовеховство, а сменовеховцев Ключникова или Бобрищева-Пушкина, которые это движение строили, писателя Кольцова, который придумал схему его кооптации, писателя Пильняка, который Толстого заманивал в Советскую Россию, а также писателя Соколова-Микитова, вернувшегося в Россию из Берлина до Толстого и наглухо засевшего в деревне, никто в имморализме не упрекает. Правда, почти все в этом списке были репрессированы; но и многочисленных писателей, вернувшихся из Берлина вслед за Толстым, тоже никто не упрекает, хотя они и выжили. Точно так же за приспособленчество и конъюнктурщину только ленивый не лягал Толстого, но никто не порицает за профанацию таланта, трусость и т. д. его коллег по «Цеху», начиная с Федина, который уже в 1927 году в романе «Братья» безнадежно цензуровал себя, или того же Пильняка, занявшегося самопогрызанием в 1931 году в романе «Волга впадает в Каспийское море», и кончая самим Горьким, которым оказался способным оправдать любые действия своих хозяев.

Наверное, его современники чувствовали в этом непомерном, на наш взгляд, поругании какую-то справедливость. Ближе других, я думаю, к истине подошел Федин, сказавший, что Толстой не реализовал свои задатки: «…для того, чтобы сделаться великим художником, ему недоставало нищеты. Дар его был много выше того, что было им сделано <…>. Россия пожалеет не раз, что Толстой не поднялся на ту высоту, которую должен был занимать по природе» (Федин 1982-12: 358).

Наверное, у многих было ощущение, что Толстой-человек вредит Толстому-художнику, и это воспринималось как обида, недодача, порча. Действительно, зная нашего героя, можно с уверенностью сказать, что Толстой-художник и Толстой-человек оба, слаженно, при первом дуновении бедности взялись бы за любую халтуру. Правда, именно халтура, то, что писалось играючи, и есть лучшее в его творчестве. Как только жизнь его перестала баловать, он заболел и умер. Так и Дельвига обвиняли в лености, а выяснилось, что это была опухоль мозга.

Федин много раз подробнейше, иногда с восхищением, иногда без особой любви, но всегда с долей иронии изображал Толстого, которого он знал по Берлину 20-х, а затем по Детскому Селу, в своих романах конца 40-х годов «Необыкновенное лето» и «Первые радости». Он перенес в революционное лето 1918 года Толстого таким, каким он увидел его впервые в Берлине:

Он ходил по земле любопытным и судьей одновременно, и то становился простодушен, как зевака, то весь наливался самоуважением, точно посол не очень заметной державы. При этом ему всегда легко давалась любезность и сопутствовала природой дарованная радость бытия (Федин 1961: 138).

А. Толстой с трубкой

ЛИТЕРАТУРА

Anon.1917: [Б. п.] Новые пьесы. «Нечистая сила» гр. А. Н. Толстого» // Бюллетени литературы и жизни. 1915. № 15–16.

Anon. 1921: [Б. п.]. Дон Аминадо. «Зеленая палочка» («Наши» за границей) // Печать и революция. 1921. № 2.

Агеева 2006: Агеева Лариса.Неразгаданная Черубина. М., 2006.

Агурский 1980: Агурский М.Идеология национал-большевизма. Париж, 1980.

Азадовский, Тименчик 1988: Азадовский К. М., Тименчик Р. Д.К биографии Н. С. Гумилева // Русская литература. 1988. № 2.

Айхенвальд 1924: Айхенвальд Ю.Литературные эскизы // Балтийский альманах. 1924. № 2.

Александров 1992: Александров Анатолий.Первое отделение на земле, второе под водой // Современная драматургия. 1992. № 1.

Алпатов 1958: Алпатов А. В.Комментарий // Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10 т. М., 1958. Т. 2.

Амфитеатров 1913: Амфитеатров А. В.Новая сила // Сочинения А. В. Амфитеатрова. Т. СПб. 1913. Т. 15.

Андреев 1913: Андреев Л.Савва (Ignis sanat) // ПСС: В 8 т. СПб., 1913. Т. 4.

Андроникашвили 1994: Андроникашвили-Пильняк Б. Б.Два изгоя, два мученика: Борис Пильняк и Евгений Замятин // Знамя. 1994. № 9.

Ардов 2000: Ардов Михаил. Вокруг Ордынки. (Портреты. Новые главы) // Новый мир. 2000. № 5.

Ардов 2005: Ардов Михаил.Вокруг Ордынки. (Портреты. Новые главы) // Новый мир. 2005. № 5.

Артизов, Наумов: Артизов А. и Наумов О., сост. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике. 1917–1953 гг. М., 2002.

Ауслендер 1909: Ауслендер С.Петербургские театры // Аполлон. 1909. № 2. Отд. 2.

Ауслендер 1995: Ауслендер С.Воспоминания о Николае Гумилеве // Николай Гумилев: Pro et Contra. СПб., 1995.

Асеев 1982: Асеев Н.[Воспоминания] // Воспоминания об А. Н. Толстом. М., 1982. С. 134–135.

Ахматова 1965 [б.д.]: Ахматова Анна.Проза о поэме. <Письмо к NN>. http:// anna.ahmatova.com/tvorchestvo/prozao.htm.

Ахматова 1966: Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). М.; Torino, 1966.

Ахматова 1967: Ахматова Анна.Сочинения: В 3 т. 2-е изд. Мюнхен, 1967. Т. 1.

Ахматова 1968: Ахматова Анна.Сочинения: В 3 т. 2-е изд. Мюнхен, 1968. Т. 2.